— Ползут дьяволы,— проговорила она.— А сзади еще два...

— Ну, уж нет, не пропустим! — зарычал боец, которого только что перевязывала Решетова, и, схватив противотанковую гранату, пополз навстречу вражеской машине. Но пулеметная очередь, пущенная из нее, остановила героя…

Гвардейцы, кто мог держать оружие, включая и раненых, заняли оборону. Санитар Черников, также вооружившись гранатой, пополз вперед... Запахло каленым железом. В снарядной воронке, сжав в руке гранату, притаилась Саша Решетова. Вот она швырнула ее под вражеский танк, но в этот момент огнем прожгло правую руку... Потом Решетову дважды подбросило взрывной волной. Ей показалось, что она полетела в какую-то пропасть... 

Лейтенант Николай Семенцов пролежал без сознания около своего танка целый день. Поднял голову — не видит ничего, бело кругом. Коснулся левой рукой лица, почувствовал что-то липкое. Поднес ладонь к глазам — все как в плотном тумане, ничего не рассмотрел. Невыносимая боль под коленями. Уцелевшими пальцами левой руки пощупал под коленями и обжегся. Тлели ватные брюки. Попытался растеребить вату, насыпать на нее землю, но ничего не получилось. От острой боли снова потерял сознание.

К его великому счастью, пошел ливневый дождь. Через некоторое время лейтенанту стало легче, и он очнулся. Боль под коленками прекратилась. Вообще Семенцов не стал ощущать никакой боли. Он не чувствовал ни рук, ни ног, не мог шевелиться и двигаться.

На душе было скверно. Что только не приходило в голову в эти минуты! Мучила мысль: что с ним? "А где мой партийный билет?" С трудом нащупал — он оказался в левом кармане гимнастерки. Это его обрадовало. И в то же время подумал: "Если меня, израненного, найдут фашисты, то немедленно начнут шарить по карманам, а там партийный билет! Счастье, если убьют сразу, а то могут сначала поиздеваться, как это они всегда делают. Может быть, закопать в землю? Ну ладно, допустим — закопаю, а ко мне вдруг явится сейчас наша санитарка Маша Старенко. Она девушка здоровая, смелая и вытащит Меня. Потом наш начальник политотдела Георгий Степанович вежливо спросит: "Товарищ Семенцов, где ваш партийный билет? Ведь я же просил его беречь как зеницу ока..." Тогда как мне быть? Ведь наш Георгий Степанович — человек мудрый, душа танкистов. Он нам всегда твердил: "В наших сердцах живет святое чувство — чувство ленинских идей, значит мы победим".

Молниеносно пришла в голову и другая мысль: "Какой же я дурак! О чем задумался! Ведь до армии три года возглавлял комсомольскую организацию лесопункта. В партию принят по боевым характеристикам. Значит — великое звание коммуниста завоевал кровью, значит — до конца своей жизни должен держать крепко в руках партийный билет, в какое бы трудное положение ни попадал. И точка!" И сразу же, подумав так, лейтенант почувствовал на душе необычайное облегчение. Вот жаль только — не успел отправить матери письмо, оно вместе с другими солдатскими пожитками сгорело в танке. Что с экипажем? Волков, конечно, обуглился в танке. Был он крепким духом и силой. Одно слово — сибиряк.

Машинально повернул голову в сторону танка. Однако ничего не увидел, потому что в глазах было по-прежнему бело. Неужто ослеп? Кто во всем этом виноват? Виноваты фашисты! У танкиста сердце разрывалось от ненависти к ним. Нет, он должен жить, должен воевать!

Еще раз провел рукой по лицу — оно какое-то странно ровное, вроде и носа нет. Раздвинул веки левого глаза и с трудом рассмотрел, как через мутное стекло, очертания своего закопченного танка. Через минуту уже разобрался, где наши, где немцы, откуда ехали. Ну что ж, надо попытаться поползти. Медленно повернулся на бок и неожиданно покатился с насыпи в кювет. Туда струями сбегала мутная холодная дождевая вода. Долго полз, упираясь локтями и захлебываясь. Не помнил, сколько времени полз... Вдруг услышал:

— Гад, куда крадешься!

Лейтенант опять пальцами приоткрыл левый глаз — увидел кусочек серой шинели и дуло автомата. "Наш",— облегченно подумал он. Еле шевеля губами, проговорил:

— Раненый я, лейтенант Семенцов...

— А, танкист! — воскликнул кто-то и, подхватив его под руки, поволок на другую сторону дороги.

Через несколько минут, показавшихся раненому нескончаемыми часами, безвестный спаситель положил лейтенанта на землю и сказал кому-то:

— Ваш, должно быть. Взгляните.

Семенцов опять посмотрел одним глазом и увидел люк механика-водителя стоящего рядом танка. Кто-то спрыгнул с машины на землю.

— Коля, это ты? — послышался голос Бориса Гладкова.— А мы считали, что ты уже на том свете...

— Рано мне еще туда,— шевельнул Николай губами.— Мы еще повоюем...

Семенцов снова почувствовал себя плохо. Его подняли на холодную броню. Послышался голос стонавшей девушки. Подошли танкисты с других машин. Он с трудом узнал их по голосам.

Кто-то занялся перевязкой.

— Кто разбил... пушку? — спросил Семенцов у своего командира Семенова, которого узнал, как и других, по разговору и который без труда понял, какая пушка интересует раненого.

— Подбил я,— ответил он.

— Дай вам сто лет жизни, старший лейтенант...

— Но и ты, Николай, в долгу не остался. Сам видел.

— Откуда по нас били?

— Из вишневого сада. Там стояла противотанковая батарея. Мы ее расколотили, но фашисты успели несколькими выстрелами в упор подбить Дроздова и твою машину.

— Здорово ты, дружище, бился, лежа около своего танка,— вставил Гладков.— Думали, всех фашистов перебьешь.

— Нашли время для подначки… — поморщился Семенцов.

— Я вполне серьезно,— сказал Гладков.— Как тебя вытащили из танка, ты с левой руки начал палить из пистолета в сторону противника. Потом выдернул зубами чеку, швырнул гранату, за ней другую. А когда немцы прострочили трассирующими по танку, ты и притих. Подумали, убило тебя...

— Сгоряча, видать, все делал,— сказал Семенцов.

— Лично Ковалев дважды посылал. Машу с автоматчиками за тобой.

— Попробуй подойди, когда не дают поднять голову, — послышался плачущий голос Маши Старенко — это она сейчас перевязывала лейтенанта.— Вот, вся шинель продырявлена, сумку санитарную пробили, мерзавцы...

Семенова вместе с другими ранеными Борис Гладков на своем танке отвез в медпункт. Там Маша покормила лейтенанта, с трудом раздвигая ложкой его рот. Потом на санитарной машине повезли дальше в тыл. За сутки, прошедшие после ранения, состояние Николая еще более ухудшилось. Впившиеся в череп и кожную ткань металлические осколки, кровь, грязь и волосы — все вместе смешалось, ссохлось... При ранении такой боли не ощущал, как во время обработки ран, которую произвели на одном из пунктов. Как закончилась эта процедура, Николай Семенцов не помнил: потерял сознание. Утром он оказался в хуторе Степок в хате Екатерины Алексеевны Данько.

С особой душевной теплотой и поныне вспоминает бывалый танкист эту добрую женщину. Она кормила и поила в течение семи суток его и еще двоих, таких же полуживых, как и он, раненых. За день по нескольку раз, вставляя в рот трубку, лила ему теплое молоко. Часто прислушивалась, дышит или нет. Потом облегченно шептала:

— Ни, нэ вмер, будэ жить.

Ее четверо ребятишек терпеливо возились возле раненых, во всем помогая матери.

В годы войны таких женщин-матерей, настоящих советских патриоток, было немало. Как известно, медицинские подразделения передвигались за наступающими частями, а военно-полевые госпитали не успевали передислоцироваться за ними. Поэтому многие раненые временно размещались в деревнях, селах.

Сорок четвертый год отметился сильными январскими морозами. В госпиталь поступали новые раненые. Выписывались выздоравливающие. Пошло на улучшение и здоровье лейтенанта Семенцова.

— Собирайтесь на перевязку. Сейчас снимут повязку с глаз и гипс с руки, — сказала ему однажды сестра.

И повела его в перевязочную. Это лейтенанта и обрадовало и испугало. Он впервые после ранения должен увидеть белый свет! А если нет?.. В темной комнате сняли повязку и тихонько вывели в светлую..