Красный деревянный пол скрипел под моими ступнями. Я уже забыла, что могут быть такие полы – не паркет, не ковролин, не ламинат, а простые доски, плотно подогнанные друг к другу и покрашенные в красный цвет. Шла по ним, как по клавишам, – и каждая отзывалась своим звуком.

Отбросила платок с клетки и подумала, что ей не место в темном коридоре. Попугай встрепенулся, порхнул на другую сторону, вцепился тоненькими пальчиками в решетку и, склонив голову набок, внимательно посмотрел на меня своими черными глазками. Я вздохнула: еще пару недель, и он тоже «улетит искать себе пару», как и бедная Дымка.

Осторожно заглянула в комнату родителей – святая святых, куда нельзя было заходить без стука. Диван, который казался таким огромным, оказался маленькой двойной тахтой финского производства. На нем валялись не убранные в шкаф вещи, на подоконнике – магнитофон с разбросанными вокруг кассетами и забитая окурками большая пепельница в форме лошадиной головы. Напротив кровати стоял громоздкий проигрыватель «Каравелла», накрытый бархатной занавеской.

Подошла к книжному шкафу и закрыла глаза, вспомнив: четвертая книга с левого края – «Теория машин и механизмов». И – протянула руку.

Так и есть!

На сто двенадцатой странице должен быть нарисованный мной скелет, сидящий верхом на чертеже какого-то агрегата.

Точно: сидит!

Поставила книгу на место. Вышла, прикрыв дверь.

С каждым шагом и прикосновением казалось, что я вхожу в море – погружаюсь все глубже и глубже. И если вчера вода времени едва достигала ступней, то сейчас я уже стояла в ней по пояс.

Полностью освоившись, я по-хозяйски налила попугаю воды, насыпала зерна, стоявшего в горшочке возле клетки. И, засучив рукава, пошла в кухню. Думаю, хозяева будут только рады, что я наведу здесь небольшой порядок.

На столе лежала записка: «Помой посуду. На обед разогреешь суп. Со двора – ни шагу! Целую. Мама».

Как же я не любила мыть посуду! Но сейчас взялась за дело с радостью и немалым энтузиазмом. Жаль только, что вместо привычных моющих средств на раковине стояло блюдечко с содой. Через полчаса кухня блестела. Можно было бы что-то приготовить, но, посмотрев по углам, я нашла только две морковки в ящике под столом и с десяток яиц в дверце холодильника. Решила больше не хозяйничать.

Теперь нужно было действовать дальше – выйти за пределы квартиры. А главное – попробовать выйти за пределы двора, в город. Выйду ли?

Я оставила в комнате свои тапочки, развесила на стуле халат, разложила на подоконнике содержимое косметички – вдруг вернусь позже хозяев, пускай видят, что я никуда не делась.

С некоторым страхом захлопнула дверь.

Сразу же услышала, как заскрежетал замок в квартире напротив, и опасливо втянула голову в плечи, в очередной раз чувствуя себя неловко, как пойманный на горячем вор.

Из двери высунулась женщина, с любопытством взглянула на меня:

– Извините, я думала, что это Лиля…

– Нет, – как можно спокойнее ответила я, – Лиля уже ушла.

– А вы родственница? – спросила женщина.

Я не сразу узнала в ней мать Ярика.

– Дальняя… – неуверенно ответила я. – Приехала на несколько дней на семинар.

– А-а… – сказала женщина. – Ну, всего хорошего…

Дверь закрылась.

Да, это была мать Ярика.

В той катастрофе она погибла мгновенно, а мальчик с отцом продержались в больнице еще несколько дней…

Я спустилась во двор. Яркое солнце заставило прищуриться. Уже в который раз меня посетило чувство, что, меняя дислокацию, я как будто ныряю с обрыва в незнакомую воду.

Во дворе стояла тишина, ни единой души. Только на веревках, как всегда, развевались полотенца и простыни.

Что дальше?

Не успела я сделать и двух шагов, как меня догнала девочка. Косы у нее были растрепаны, не переплетены после ночи, щеки горели, колени и ладони были вымазаны свежей глиной. Очевидно, за эти полтора часа она уже успела сделать массу неотложных дел. На шее болталась веревка с ключом.

– А мы роем подземный ход! – доложила девочка, кивая на палисадник, и, как раньше, без всякой передышки забросала меня вопросами: – Ты на работу? Хочешь, я пойду с тобой? А Ярику можно? Видела, как маме хорошо в новых джинсах?

Я смотрела на нее и молчала. Мне хотелось провести рукой по ее растрепанной голове, расчесать и переплести косы. Я не знала, на какой из вопросов она ждет ответа, а потому ответила на первый:

– Да, на работу…

– Ты вернешься? – спросила она.

– Обязательно.

– Когда?

– Вечером.

– Правда?

Она серьезно посмотрела на меня. Ослепила синевой больших, немного раскосых глаз. «Глаза не меняются», – с гордостью подумала я.

Две пары одинаковых глаз скрестились одинаковыми взглядами и на какое-то мгновение застыли в изумлении.

Я быстро отвернулась.

– Правда.

– Хорошо. Я буду ждать тебя. И приду вечером, расскажу про подземный ход. Можно?

– Можно. Только не забудь зайти домой пообедать. Мама оставила тебе суп. А посуду я уже помыла.

– Я же сказала – ты фея! – засмеялась девочка.

Я погладила ее по голове и медленно, как по минному полю, пошла к арке. Она была в трех-четырех метрах от «моего» дерева – нужно дойти до него, перейти границу – и, если получится, окажусь на улице.

Девочка смотрела мне вслед.

Стояла посреди двора, в кольце яркого света, от которого вокруг ее головы образовался золотистый ореол. Она выглядела как засвеченный кадр на фотопленке. Я обернулась, чтобы помахать ей рукой. Точно: двор, выбеленный солнцем, напомнил мне фотобумагу, лежащую в растворе с проявителем.

Еще мгновение, и картинка начнет темнеть, чернеть и исчезнет.

Я мотнула головой: не исчезнет! И сразу заметила возле арки черную тень. Человек стоял и смотрел туда же, куда и я, – на девочку, залитую светом.

Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из горла. Это – он?! И он, оказывается, наблюдает за ней! Охотится, выслеживает, как вурдалак.

Я бросилась к арке…

…И почувствовала такую бешеную боль, будто кто-то разрубил меня пополам острой саблей. Да так мастерски, что обе половинки какую-то минуту еще стояли, плотно прижатые друг к другу.

А потом распались в разные стороны.

Ох…

…Пришла в себя от того, что кто-то тормошил меня за плечо:

– Девушка, вам плохо? Вызвать «скорую»?

Я лежала под тем же деревом.

Надо мной склонилось молодое женское лицо.

– Вставайте. Здесь грязно. Никак мусор не вывезут, – добавила женщина. – Уже второй год…

Она помогла мне подняться.

Я осмотрелась.

Вокруг – впереди и сзади – возвышались новостройки.

– Вам куда?

Я неуверенно махнула рукой вперед.

– Дойдете?

Я поблагодарила и жестом попросила оставить меня: мол, все в порядке, дойду.

Женщина взялась за коляску и покатила ее ТУДА, в ту сторону, откуда я так неосмотрительно рванула. Но никакого дворика с бельем там уже не было…

Я бессильно облокотилась спиной о дерево. Было понятно, что выйти за пределы двора в том же самом времени мне не удастся. Три шага в сторону – и я оказываюсь там, откуда пришла, а необходимые пять или шесть шагов до арки – непреодолимый рубеж.

Значит, черная фигура возле нее осталась на своем месте – наблюдать за девочкой, роющей в палисаднике «подземный ход», совершенно не обращая внимания на то, что очень короткая юбочка слишком высоко открывает ее вымазанные зеленкой и глиной ножки. Я чуть не застонала от бессилия и отчаяния.

Мне ничего не оставалось, как пойти к троллейбусной остановке и поехать домой. Я же должна где-то пробыть до вечера. И найти выход, а лучше сказать – вход! Почти в прямом смысле…

…Мирось был на работе.

На столе стояли две чисто вымытые чашки и плетеная корзинка с пирожками, аккуратно накрытая салфеткой. Конечно, дело рук Томочки. Я содрала с себя отвратительное старое платье, встала под душ. Прохладная вода привела меня в чувство, как пьяного в вытрезвителе.