И никому об этом не расскажешь, ведь рассказать – значит расписаться в собственной слабости, лучше – по очереди убить противников. Постепенно и по очереди. Но тебе это не удастся, так как тебя переведут в другой интернат, потом – в школу. Интернат – это фронт, где все понятно сразу, школа – «мирная жизнь», в которой трудно определить своих врагов.

Еще?

Будет множество отношений. Ты всегда будешь лезть на эти ржавые перекладины и прыгать с них вниз головой. Потом получишь все, по крайней мере, так тебе будет казаться, возьмешь свой реванш у жизни. И для тебя наступит сплошное «настоящее», без всяких сантиментов. И тебе станет тесно, ведь никто не доволен тем, что происходит в «настоящем времени». В том сегодня, которое почти всегда кажется сплошным хаосом, беспорядком и целым рядом нерешенных вопросов.

Все настоящее – темное и мигает перед глазами, как испорченный экран телевизора. Ежедневно мы пытаемся упорядочить в своей голове все, что происходит, истолковать так, как можем и умеем, так, как нас учили, разложить все по полочкам. Но по полочкам раскладывается только прошлое и будущее. Прошлое потому, что в нем уже все известно. Его можно приукрасить, как хочется. Поскольку кто проверит, так ли оно было на самом деле? Свидетелей нет…

Будущее раскладывать приятнее, ведь оно из области мечтаний, фантазий и перспектив. В нем ты всегда на коне и всегда принимаешь верные решения. Неважно, что никогда их не исполнишь. Ведь будущее в определенный момент становится настоящим – тем же хаосом и тем же рядом вопросов.

А как быть, когда прошлое становится настоящим, но все равно ты не можешь использовать в нем приобретенный опыт?

Пока не станешь перед выбором: убить эту маленькую дуру и остаться здесь – с тем, кого так давно ждала, – или исчезнуть самой?

Другого выбора нет: «Боливар не выдержит двоих…»

И это уже совершенно ясно: тебе дан один шанс на несколько дней.

И один выбор: должен остаться кто-то один. Ощущаешь это кожей, хотя никто тебя об этом не предупреждал…

Что же мне делать, Ника?

Посадить тебя в ту машину 13 июня – и гуд бай, а самой перескочить через твое взросление? Начать все – отсюда? С той комнаты на улице Октябрьской, где осталась моя душа.

Если я решу именно так, никто не запретит мне распорядиться своей жизнью!

…Ника, может, тебе лучше умереть?..

…Я проснулась от собственного стона.

Подушка мокрая. Я плавилась в горячей постели, как свеча. В окно светило солнце. Комната была выбелена его немилосердными лучами.

В глазах прыгали мушки и интегралы, голова тяжелая, как арбуз.

Дверь комнаты чуть слышно открылась.

Вошла женщина-Весна.

Я с удивлением обнаружила, что у нее в руках поднос, на котором бутылка с уксусом, кусочек марли, стакан воды и тарелка с манной кашей. Что это такое?!

Я хотела подняться, но сил не было даже пошевелиться.

Женщина успокаивающе махнула рукой: мол, лежите, лежите – и присела на край кровати. Намочила марлю в уксусе и начала обтирать мое лицо и плечи. Сразу стало прохладнее. Потом она протянула мне несколько таблеток и помогла запить их глотком воды.

– Вы нас напугали, – сказала она. – Позавчера Вера сказала, что у вас жар. Вы кричали… Мы хотели вызвать «скорую», но, сами понимаете, нужны документы…

Мысль о «скорой» и документах сразу поставила меня на ноги, я испуганно замахала руками – нет, только не врача! Но потрясло другое.

– Что значит «позавчера»?! – вскрикнула я. – Какое сегодня число?

– Десятое июня, – улыбнулась женщина. – Вы проспали около полутора суток. К тому же у вас температура. Теперь вам надо поесть.

Она взяла тарелку и ложку. Неужели собирается меня кормить?

Каша была немного подгорелой…

Совсем немного. Но я хорошо помнила этот запах – запах подгорелой каши.

Она всегда забывала вовремя снять ее с огня.

Я послушно открыла рот и…

И слезы покатились по моим щекам.

Она испугалась, отстранилась.

– Что с вами?

– Н-н-ничего, и-и-извините. Такое со мной случается… – едва смогла сказать я. – Наверное, переработалась…

Она сунула мне в рот ложку с кашей и привычным движением провела ею по губам, убирая с губ невидимые крошки, – совсем как в детстве.

Со стороны все выглядело так: молодая женщина кормит свою старшую подругу или сестру. Но передо мной не было зеркала, чтобы увидеть это со стороны. Я чувствовала все изнутри.

Видела ее нежные тонкие руки, склоненное взволнованное лицо, волну светлых волос, светящихся на солнце, несколько трогательных веснушек (оказывается, у нее были веснушки!) на носу. Я послушно открывала рот, вместе с кашей глотая еще что-то – горячее, невыразимое.

Сейчас ей двадцать семь. Значит, меньше чем через полгода жизнь круто изменится.

И закончится через двадцать три…

Наши пути разойдутся через год, ведь для меня начнется интернат, потом ненавистная школа, общежития. Она потеряет со мной всякий контакт, начнет пить, до тех пор пока ее сожитель, которого я старалась избегать, так как между нами была стойкая ненависть, найдет ее мертвой в ванной. Он вытащит ее в общий коридор – на большее у него не хватит ни сил, ни здравого смысла, поскольку он будет вдрызг пьяным. Я в это время буду находиться за границей и узнаю обо всем только через пару недель. И никогда уже ее не увижу.

Но сейчас, в этот момент, она была со мной, такая, какой я ее не знала, – юная и красивая, с веснушками на носу…

Горячий клубок в горле уже не давал мне дышать.

Я взяла ее руку за запястье, вынула из нее ложку, положила назад в тарелку, притянула руку к себе, погладила и припала губами, вкладывая в этот поцелуй все свои извинения, принести которые не успела.

Ее глаза расширились. Она выдернула руку.

Тарелка перевернулась, ложка зазвенела по полу, а ее голос – в моей голове:

– Вы! Вы… И не думайте!

Она задыхалась, хватаясь за воротник своего халатика.

Вскочила с кровати, бросилась к двери.

Уже на пороге повернула ко мне пылающее от гнева лицо:

– Имейте в виду – я не по ЭТИМ делам!

И, немного отдышавшись, добавила официальным тоном:

– И еще. Вы просились до середины июня – уже почти середина!

Она с грохотом закрыла дверь.

Я притихла.

Меня парализовало от стыда. Если бы могла, бросилась бы в конец двора, ЗА пределы всего этого абсурда, и никогда бы не возвращалась!

Но я лежала голая и окаменевшая под влажной простыней, и кровь стучала в моих висках – я слышала только шум в голове.

Конечно, что еще она могла подумать?!

Наверное, я бы подумала так же…

Мне пора убираться отсюда – это она достаточно ясно дала понять. Поэтому нужно взять себя в руки еще на несколько дней. Как говорится, стыд не дым – глаза не выест, надо продержаться до конца.

Слух начал постепенно возвращаться, кровь уже не так бурлила, раскалывая голову пополам.

Я прислушалась к разговору, доносящемуся из кухни. За завтраком обсуждали меня, голоса были недобрыми и резкими.

– Мне это не понравилось с самого начала! – говорила она. – Мало того что взяли ее как квартирантку, так она еще хочет в постель затащить! Извращенка какая-то! Я такое в первый раз вижу. И честно говоря, растерялась.

– А ты не преувеличиваешь? – прозвучал его голос. – Ты у нас девочка с фантазией…

– Да куда преувеличивать! Я же говорю: схватила мою руку и давай… Если бы не вырвалась – точно говорю: затащила бы в постель!

– А ты и рада!

– Кретин! Какой же ты кретин! Я пока что нормальный человек! Это, может, ты был бы рад… Имей в виду, я вижу, как ты на нее смотришь!

– Опять начинаешь?

– Ты первый начал.

– Я скоро с ума сойду от твоих истерик!

– А что я такого сказала?! Что?

– Повторить?..

– Все, что ты можешь повторить, я уже слышала. Брось. Сейчас не об этом речь.