…Но тревожным тремоло отзывается на моих многострунных нервах…
Оказывается, это не дождь. Это в глубине комнат шумит включенный телевизор. Коридор также поглощен темнотой.
Ничего интересного.
Картины на стенах. Снова мелькнула женская тень и исчезла в квадратике света на противоположной стороне коридора. Вторая женская тень (кажется, Веры Ивановны) прошла тем же маршрутом. В руках – сервированный поднос.
Два часа ничего интересного…
Пускай себе крутится. Я тупо щелкаю пультом – переключаю на телевизионный канал.
Там возникает физиономия какого-то докладчика. Речь идет об экономике. Он с отвращением, как червей, выталкивает изо рта слова – ломаный язык, неправильные ударения и артикуляция, как будто выступает пришелец из страны Мумба-Юмба: «Мы достыглы нэмалых успихов… Трудносты прэодолилы… Сисьматычно мы делайим свое дело лучче наших прэдшествэнников…»
Кошка нервно мурлычет. Я снова щелкаю пультом, переключая на новый диск.
…Кухня. Вижу (хотя и снова в искаженном варианте «сверху – вниз») своего недавнего знакомого Алекса. Он кладет на стол большого живого толстолобика. Рыба бьет хвостом. Наконец вижу женщину, точнее, Тамилу. И неприятное ощущение обдает меня жаром, ведь я знаю, что сейчас она – мертва.
– Хочу рыбки, – ласково говорит Алекс.
Женщина (даже в таком ракурсе она кажется мне фарфоровой статуэткой) нерешительно тычет пальцем в рыбу (почти так же, как и Пат касалась куска бифштекса), рыба бьется об стол. Женщина вскрикивает. Алекс смеется:
– Давай, давай, чисти ее!
– Но ведь она живая… – говорит женщина.
– Ну, так убей ее, – говорит Алекс, подавая нож. – Отрежь ей голову и чисти! Разве вас этому не учили?
Женщина машет головой, закрывает лицо руками, пятится в угол.
– Давай, давай, убей! – смеется Алекс…
Женщина тихо сползает на пол по стене.
Алекс бросает нож на стол, зовет:
– Вера Ивановна! – и нервно выбегает из кухни.
Шипение. Кухня. Вера Ивановна отрезает голову толстолобику. Ее руки покрываются рыбьей кровью. Вскрик из угла.
Вера Ивановна:
– О, Тамилочка, я вас не заметила… Вам плохо? Это всего лишь рыба…
Коридор. Две тени в коридоре. Алекс, Вера Ивановна.
– Она без сознания, господин Алекс. Перенесите ее в спальню. Я вызову «скорую»?
Алекс:
– Пусть лежит. Очнется – будет жарить рыбу… Больше она ни на что не годна.
– Как скажете…
Ну так себе… Немного противно. Но другого я и не ожидал…
Сменил диск. Налил пива. Себе и Кошке.
…Комната. Ракурс – «сверху».
Алекс протягивает Тамиле коробку, перевязанную алой ленточкой. Женщина достает оттуда что-то похожее на пеньюар.
Тамила:
– Спасибо. Очень красиво.
Алекс:
– Не нравится?
– Очень нравится.
– Я же вижу: не нравится.
– Ну что вы – нравится…
– Я же вижу – нет.
– Нравится…
– Я все вижу!
– Очень…
Алекс забирает у нее из рук вещь, рвет на куски…
И – вот здесь (я отставил стакан с пивом!) – со всего размаха бьет ее ногой в бедро.
Тамила летит в другой угол спальни. Тяжело поднимается. На ее лице – улыбка Джоконды…
Начинает расстилать постель…
Система вырубается…
Я роюсь в дисках, забыв, какой из них был последним. Вставляю любой. Щелкаю пультом. Беру Кошку на руки – она сейчас нужна мне как никогда. Мы вместе смотрим на экран.
Опять темнота коридора.
Я шарахаюсь: прямо на меня выплывает бледное лицо Тамилы, она смотрит точно в камеру, на меня. Вернее, прямо внутрь меня – такие у нее глаза!
Тамила шепчет в глазок камеры: «Забери меня отсюда… Забери меня…»
Словно обращается ко мне. Я опрокидываю пиво на Кошку.
Зал. Тот самый, где мне предлагали манную кашку. За столом – Алекс. Напротив – она, Тамила. Вспоминаю слова Пат: «Она была лучшей из нас…» Она действительно невероятно красива, но ужасно худая, ресницы затеняют чуть ли не полщеки.
– Восемь черных карточек, – говорит Алекс.
– Вчера вы говорили – шесть… – шепчет Тамила.
– Разве? – улыбается Алекс. – А могу ли я ошибаться?
– Не можете…
– Вот именно.
Он набирает кашу в ложку и, словно школьник на уроке, оттянув ее, как из рогатки, попадает кашей в лоб девушке.
Она вытирает кашу с лица и волос.
И… улыбается.
Улыбка раздражает его, он – через стол – бьет ее в лицо…
Я роюсь, роюсь в дисках, разбрасываю их, отыскиваю последний…
Я уже догадываюсь, что, перед тем как посмотреть его, выгоню Кошку в ванную – зрелище будет не для котят…
* * *
…«Боссу» я звоню поздно вечером, когда мы с Кошкой уже изрядно накачались пивом.
– Что у тебя с голосом? – сразу спрашивает он. – Мороженым объелся?
– Да, – говорю я. – Сильно объелся. По самые уши…
– Что случилось? – тревожно спрашивает он.
– Хочешь скинуть Струтовских?
– Факты?
О, как я люблю людей дела – «босс» все чувствует с полуинтонации.
– Факты у меня на диске.
– Ты гений. Что там?
– Убийство… – устало говорю я.
– Шутишь?
Я молчу.
– Это действительно подарок… – говорит он.
– Черт побери! – кричу я в трубку. – Если убийство может быть подарком, тогда я валю отсюда! Вы что, все там сдурели?!
Трубка молчит. Кашляет.
– Извини… – говорит он. – Извини, мы действительно все сдурели. Кто кого убил?
– Алекс Струтовский убил свою жену.
Я знаю, что он опять хочет порадоваться такому «прекрасному известию» накануне выборов, но он сдерживается, только просит о встрече. Но я не хочу его видеть. Говорю, что завтра утром оставлю «доказательства» в его офисе на проходной.
Я знаю, что дальше дело продвинется быстро и без моего вмешательства.
Мавр сделал свое дело. С мавра хватит.
Хватит.
Хватит…
Глава девятая
Полина. Не-дневник
…Эта маленькая и приятная на ощупь машинка лежит у меня под щекой.
Нас обещали научить пользоваться мобильными телефонами перед первым балом. Но я уже научилась!
Я знаю, что, когда мне будет плохо, я наберу четырнадцать букв алфавита, которые складываются в предложение: «Как-там-мо-я-Кош-ка?»
Таким образом я научусь заботиться о ком-то другом. О ком-то, кроме себя.
Уже совсем скоро наступит утро, и мне нужно поспать. Машинка теплая от моего тепла. Или просто – теплая.
Я думаю и смотрю, как сходят с неба звезды за окном.
Никто никогда не разговаривал со мной…
Никто никогда не касался меня…
Никто никогда не спрашивал меня ни о чем…
Никто никогда не рассказывал мне сказки,
не держал на коленях,
не вытирал с лица слезы,
не кормил с ложечки…
ПОЧЕМУ?
Какой же грех в том, что Форнарина так нежно держит на руках своего младенца?
А Рафаэль так нежно рисует их – на веки вечные?
Какой грех в том, что я приютила Кошку?
Разве кому-то от этого стало хуже?
Я так хочу поделиться с кем-нибудь своими новыми чувствами. Чтобы их могли познать другие – Рив, Озу, Лил, Ита, Мия. Госпожа Директриса. Госпожи учительницы.