Так же порывисто она побросала грязную посуду в раковину, звякнула передо мной чистыми приборами. Я поблагодарила, понимая, что кусок не полезет мне в горло.

– Что случилось? – как можно спокойнее спросила я.

Женщина улыбнулась.

Я впитывала в себя черты ее лица, как утром впитывала лучи солнца: она все-таки была очень – просто нереально – красива! Четкие и тонкие черты лица, немного угловатые глаза медового цвета, с едва заметными тенями под ними, узкие сжатые губы, нервные ноздри, высокие скулы. Но все эти черты были слишком мелкими, чтобы заметить красоту сразу.

– Выпьете со мной? – неожиданно сказала она.

И, не ожидая ответа, полезла в высокий шкаф-пенал, откуда достала маленькую початую бутылку коньяка. Так вот когда это началось…

Увидев мой несколько удивленный взгляд, пояснила:

– Нервничаю. Сегодня у нас в театре первая читка пьесы. Ну, так что?

– Не знаю… – промямлила я. – Мне уже надо собираться на… на семинар…

– Ничего, успеете, – безапелляционно сказала она и налила коньяк в маленькие стеклянные рюмки. – За знакомство. Кстати, спасибо за майонез, никогда не видела, чтобы его продавали в пакетиках. У вас, наверное, связи там? – Она показала пальцем наверх.

Я неопределенно кивнула.

– Вы похожи на женщину высокого полета! – усмехнулась она. – Ну, поехали! За все хорошее!

Такого я себе не представляла. Хотя, что я сейчас вообще могла представлять?

Что она заставит меня оттирать цыпки в мыльной воде?

– А где Ника? – спросила я, чтобы не молчать.

– Ника? Никогда ее так не называю. Мне вообще не очень нравится это имя. Муж настоял, – сказала она и добавила: – Она на улице. Она всегда на улице – уж и не знаю, что с этим делать! Однажды нашли ее прямо в аэропорту – рассматривала самолеты. Весь день искали. Такой ребенок…

Говоря это, она опять полезла в верхний шкаф и, порывшись там, вытащила скомканную пачку сигарет «Салем». Закурила, выпустила дым в форточку. Я закашлялась, но быстро взяла себя в руки.

Еле сдерживалась, чтобы не захохотать в полный голос. Никогда не знала, что она курит! Хотя ей это шло. Особенно теперь, когда она смотрела на меня немного прищуренными глазами и синяя змейка выползала из ее узких губ, словно у какой-то мифической горгоны.

Под таким взглядом я почувствовала себя глупой девчонкой. Или – как на допросе у следователя.

– Ну, и за какой аппаратурой вы сюда приехали? – наконец сказала она.

В этом вопросе четко прослеживалось другое: «Какого черта?..» Наверное, почувствовав это, она добавила:

– Можете не отвечать. Мне все равно. Просто вы немного странная… Может, это к лучшему. Хоть какие-то перемены в жизни… Вера от вас в восторге. Вадим на седьмом небе от ваших кассет, а я сегодня надену новые джинсы – пусть завидуют! – И без всякого перехода, нервно добавила: – Представляете, вчера мне дали роль Черепашки! Там две реплики и совершенно дурацкий костюм! За три года – ни одной нормальной роли! Я скоро сойду с ума.

– Ну… – промямлила я. – Может, стоит подождать. Найти себя в чем-то другом… Пока есть время.

А что я еще могла сказать? То, что меньше чем через год она вообще начнет продавать газеты в киоске «Союзпечать»?!

– Какое время? На что? – резко сказала она. – Если человек бездарен – ему ничего не светит!

Мне стало жаль ее.

Я понятия не имела, что она может быть чем-то недовольна. По крайней мере, сейчас. Тем, что она работает в детском театре, я, помню, страшно гордилась.

– Но вы такая молодая, красивая, у вас прекрасная семья… – бормотала я с видом школьной учительницы, отлично понимая, что все это – не то.

– Кирха-китчен-киндер! – почти выкрикнула она и перевела: – Церковь-кухня-дети! Да? Или от зарплаты – до зарплаты. Вам этого не понять! Вы на научный семинар приехали! Научный! С ума сойти можно! В свои годы вы все успели! А я никогда не мечтала родить в восемнадцать… И все это, – она обвела взглядом кухню, – у меня в печенках!

Мое радужное восприятие новоиспеченной реальности рушилось на глазах, как карточный домик. Я пыталась подпереть хотя бы одну его стену лживыми репликами наподобие:

– Но кажется, у вас все не так уж и плохо…

– Наверное, да, – как-то криво усмехнулась она, ломая окурок прямо в тарелке с остатками сметаны.

Она начала убирать со стола, поглядывая на часы, отбросила ногой Дымку, счистила ей в блюдечко куски подгорелого блина.

– Разве она ест блины? – спросила я.

– Она все ест, – строго сказала она. – Скоро отнесу ее к черту на рога. Одна грязь от нее.

«Ага, – подумала я, – так, значит, моя Дымка не сбежала в “лучшие края” – ее просто куда-то отнесли, пока я спала». Мне стало обидно.

– Спасибо за чай, – сухо сказала я. – Пора собираться.

– Мне тоже, – сказала она и добавила, кивая на большую стопку распластанных картонных коробок и газет, которые стояли в углу кухни, связанные веревкой: – Еще это надо занести на пункт, черт возьми!

– А что это? – не удержалась я от вопроса, хотя мне не терпелось поскорее спрятаться в комнате и совладать с собой.

– А вы разве не сдаете макулатуру?

– Что?

– Сейчас все сдают! Если набирается двадцать кило, на пункте дают талон на одну книгу.

У меня глаза полезли на лоб, но я сдержалась, только спросила:

– А какие книги вы собираете?

– Какие дадут. Сейчас дают Мориса Дрюона. В прошлый раз – «Анжелику», полное собрание.

«Разумеется, – вспомнила я, – тома Дрюона и “Анжелики” стояли чуть ли не в каждом приличном доме».

– А Булгакова не дают? – иронично спросила я.

– Я только слышала о нем, но не читала. Говорят, что-то мистическое. А вы читали?

– Ч-читала.

Она с уважением посмотрела на меня:

– А-а, так вы, наверное, очень начитанный человек… – И добавила: – Хотя понятно, с вашим дефектом легче читать, чем разговаривать…

Попала, можно сказать, не в бровь, а в глаз – и с видом победительницы повернулась к окну, давая понять, что разговор окончен.

Я вышла, бросив последний взгляд на кухню, которая теперь казалась довольно убогой, загроможденной и не очень опрятной. В мойке стояла гора посуды, по углам я только сейчас заметила паутину. «Если она уйдет раньше, – подумала я, – то наведу здесь порядок».

Я пошла в свою комнату и села на еще не застеленную кровать.

Не знаю, сколько просидела в полной прострации, когда из-за двери услышала голос: «Я ушла! Как будете выходить – захлопните дверь. У Веры есть свой ключ!»

Процокали каблуки, скрипнула входная дверь. Тишина.

Я бросилась в кухню к окну. Увидела, как она идет по двору: стройная, в новых голубых джинсах, с пачкой макулатуры в руке – прямо юная девушка. «Весна» Боттичелли… Черепашка…

…Дети всегда живут в ореоле взрослой лжи. Даже в весьма неплохих семьях. Еще не видела ни одной семьи, в которой бы не обманывали детей.

Конечно, когда я об этом говорила, возмущению моих подруг не было предела. До того момента, пока не приводила весомый аргумент: пить и курить, как говорят детям взрослые, нельзя ни в коем случае – сами же делают и то и другое. Нельзя врать, воровать, предавать, завидовать, драться, обижать старших, ругаться, плевать на асфальт. Сладкое – фу, рыбий жир – райское наслаждение, от манной каши – растешь и становишься умным.

В какой-то момент дети остаются один на один с открытием, что взрослые врут. А главное – с тем, что они не такие умные, как кажется на первый взгляд. Едва сделав такие открытия, дети и сами начинают врать взрослым и бросаются вкушать все запретные плоды за стенами собственного дома. Потом начинают врать своим детям. И круг замыкается.

…Воспользовавшись тем, что наконец-то осталась одна, я бродила по квартире, как привидение, касаясь руками каждого уголка. Так, как это делала мысленно всю сознательную жизнь.

Меня всегда тянуло восстановить в памяти то, что я, как мне казалось, уже никогда не увижу: длинный темный коридор – Царство Старого Шкафа, в котором кто-то всегда вздыхал и покашливал, пугая меня, – деревянные двери, покрашенные несколькими слоями краски – любила поддевать пальцами оттопыренный слой, и краска легко отклеивалась от поверхности сухими, похожими на осенние листья полосками и рассыпалась в руках. Сколько раз я получала за это нагоняй! Но ничего не могла с собой поделать – отковыривала эти засохшие кусочки, удивляясь тому, что под зеленым слоем скрывается желтый, а под желтым – белый…