Мара вынула мыло из мыльницы, глотнула еще пунша и, поставив чашку в освободившуюся мыльницу, начала мыться. Она плеснула на себя горячей воды из кувшина, чтобы смыть мыло, выполоскала остатки речной воды из волос. Чувствуя, что вода остывает, она не стала задерживаться — взяла купальную простыню и поднялась на ноги.

Родерик наблюдал за ней, прислонившись к каминной полке, смотрел, как вода, искрящаяся в отблесках огня, стекает каскадом по ее стройной спине и по ногам. Волосы, доходившие ей до бедер, плотным шелковистым занавесом облепили ее кожу. Ему и в голову не приходило, что она забыла о нем, просто он подумал, что она смирилась с его присутствием как с неизбежностью и предпочла его не замечать. Такой вывод имел свои преимущества, но его нельзя было назвать лестным.

Осушив свою чашу с пуншем, Родерик отставил ее в сторону, потом взял одеяло, встряхнул его, чтобы разом расправить все складки, и поднес к огню. Когда Мара высушила полотенцем волосы, он подошел к ней и закутал ее в теплое одеяло.

— Спасибо, — не глядя на него, сказала она тихим, лишенным интонаций голосом.

Родерик не ответил. Повернувшись к ней спиной, он стащил с себя сапоги и расстегнул брюки. Мара, пристально глядевшая в огонь, услыхала, как он ступил в ванну и начал мыться. Очень осторожно и медленно она опустилась в кресло у камина и принялась пальцами расчесывать влажные волосы, захватывая и расправляя над огнем целые горсти, чтобы они скорее высохли. Она не обернулась, услышав, как плещется сзади вода. Родерик вылез из ванны. Он воспользовался той же купальной простыней, которую она отбросила. Мара не посмотрела на него и тогда, когда он потянулся из-за спинки кресла за своим халатом. Она слегка вздрогнула, когда он опустился на одно колено рядом с ее креслом и схватил прядь ее длинных, нагретых от камина волос.

— Они уже достаточно высохли.

— Достаточно для чего?

— Чтобы сослужить службу.

Он распрямился со стремительной легкостью и поднял ее с кресла так же просто, как до этого поднимал халат. Мара тихо ахнула, когда он повернулся к дверям и прошел в спальню, неся ее на руках. Здесь тоже горел камин, освещая позолоченный герб высоко над кроватью и белые шелковые складки свисающего с него балдахина. Большая постель была раскрыта. Родерик опустил Мару, все еще закутанную в одеяло, на упругий матрас и сам лег рядом с ней. Он укрыл их обоих стеганой пуховой периной, подоткнул ее с обеих сторон, потом откинулся, опираясь на локоть, и посмотрел на Мару. Выражение его темно-синих глаз невозможно было разгадать.

— Зачем? — задала она, еле шевеля пересохшими губами, тот единственный вопрос, который не переставал ее мучить.

— Я прирожденный шут, существо, состоящее из любопытства и саморазрушения. Какое еще объяснение тебе нужно?

— Боюсь, что этого недостаточно.

— Только не сегодня. Давай отложим их на потом. А сейчас засыпай… Шери.

Когда Мара проснулась, бледное зимнее солнце уже заглядывало сквозь шторы, слабо освещая спальню. Огонь в мраморном камине погас, в спальне было холодно, но громадная, королевских размеров постель, в которой она лежала, все еще хранила его тепло. Однако Мара лежала в ней одна.

Она села, откинув спутанные волосы назад через плечо, потянулась и коснулась прохладной льняной простыни в том месте, где лежал Родерик. Одеяло, в которое он ее закутал, упало, она вдруг почувствовала свою наготу. И ей было все равно, хотя в то же время она ощущала неловкость. Она провела всю ночь в одной постели с принцем, и ничего не случилось. Что же с ней не так, почему она все еще остается нетронутой? Разумеется, она была благодарна, ей совсем не хотелось торопить судьбу. Но она была в достаточной степени женщиной, чтобы почувствовать себя задетой тем, с какой легкостью он противится ее чарам.

Из гостиной до нее донесся какой-то тихий звук. Мара схватила свое одеяло и снова закуталась в него. Через секунду дверь распахнулась, и вошла Лила. Она несла поднос с горячим шоколадом и теплыми булочками. А через руку у нее было перекинуто белье Мары, только что постиранное и отглаженное, и ее гранатово-красное платье. Горничная поставила поднос Маре на колени, а сама принялась раскладывать одежду.

Мара не стала спрашивать, откуда Лиле известно, где ее искать, — слуги всегда все знают. Без сомнения, Родерик, никогда ничего не оставлявший на волю случая, приказал подать ей завтрак и чистую одежду.

— Где принц? — спросила Мара.

— Он уехал, мадемуазель, а куда, я не знаю.

Ей ничего другого не оставалось, как только выпить шоколад, съесть булочки и заняться повседневными хлопотами, сделав вид, что ничего не произошло. Что, в общем, соответствовало действительности.

Мара покинула спальню одетая, с аккуратно заплетенными в косы и уложенными короной вокруг головы волосами. По дороге через гостиную она остановилась, заметив на столе остатки завтрака Родерика и разбросанную утреннюю почту, среди которой были три смятые газеты и куча пригласительных карточек. Среди последних был и конверт из плотной бумаги. Подойдя ближе, Мара вытащила его за уголок из кипы отвергнутых приглашений. Как она и думала, это было приглашение от виконтессы Бозире. Было совершенно очевидно, что Родерик не собирался на этот бал.

Ей надо было что-то предпринять. Весь день она только об этом и думала, ничто не могло ее отвлечь. Известие о том, что прусский кронпринц, беспрерывно чихая от злостного насморка, полученного накануне, покинул Париж навсегда, ее мало взволновало. Она ничуть не расстроилась, узнав, что Джулиана на четыре часа уехала кататься верхом в Булонский лес в сопровождении одного лишь Луки. В кухне разразился скандал, когда вместо заказанной партии телятины доставили требуху, но Мара разрешила проблему, не раздражаясь, почти не вникая в суть. Точно так же ее не заинтересовало прибытие назойливого коротышки с большим узлом в руках, который заявил, что ему нужен Сарус, и два часа совещался о чем-то с мажордомом в апартаментах Родерика. День прошел, вечер плавно перетек в ночь, а ее мысли были заняты только одним: куда отправился Родерик и что он будет делать, когда вернется.

Вернувшись из своей таинственной отлучки, он, во-первых, позвал сестру и долго говорил с ней за закрытой дверью. После этого разговора Джулиана вышла из его апартаментов с побелевшим лицом и плотно сжатыми губами. Она извинилась перед Лукой за то, что заставила его быть своим единственным телохранителем и тем самым возложила на него непомерную ответственность. Во-вторых, Родерик дал знать на кухню, что будет ужинать у себя в апартаментах и что ужин должен быть сервирован на двоих. И в-третьих, он послал за Марой.

Ее сердце взволнованно забилось, когда ей в спальню доложили, что он зовет ее. Неужели час настал? Мара порадовалась, что уже успела принять ванну и сделать вечернюю прическу: взбить волосы наверх и спустить по спине водопад локонов. Она пожалела, что не может надеть какую-нибудь обновку, один из тех прелестных нарядов, которые сейчас висели в шкафу в доме ее престарелой парижской родственницы. То платье, что она надела, было ей к лицу, но ему не хватало преимущества новизны, так как принц уже не раз видел ее в нем.

Однако вздыхать по этому поводу было бессмысленно. И уж тем более сожалеть о прелестном кружевном белье, сделанном для нее монашками в Новом Орлеане. Вполне возможно, Родерик просто хочет, чтобы она составила ему компанию за ужином.

Ужин был сервирован в салоне на маленьком столике, пододвинутом к камину. По обе стороны от него стояли стулья. В огне камина поблескивали винные бокалы, отсвечивало золотисто-красным сиянием начищенное столовое серебро. Родерик стоял у стола, стиснув руки за спиной и слегка расставив ноги. Его мундир, отделанный золотой тесьмой, был безупречно чист и прямо-таки светился белизной. Волосы у него были влажные и золотистым вихром свисали на лоб: видимо, он совсем недавно принял ванну. Он задумчивым взглядом следил за ее приближением.

— Я сказал Сарусу, что мы сами себя обслужим, — сказал он, отодвигая для нее стул. — Ты не против?