- Пустяки. Я сказала Маше, что мы любим есть просто, а по пятницам всегда постное.

- Ну? Вот это ловко! Это правильно. Это прямо замечательно!

- А как теперь дальнейшее?

- Что дальнейшее? Спать - и все: утро вечера мудреней.

- Видите... видишь, Анатолий, а как, например, спать?

- А что?

- Да ведь спать придется в спальне?

- Конечно. Ах да...

- Мне неловко при вас раздеваться.

- Это же вздор, пустяки. Будьте выше этого, Наташа!

- И вздор, и не вздор. Как-то неудобно. Что-нибудь нужно придумать. Вы не можете спать в кабинете?

- Мне-то все равно. Только... пожалуй, неудобно перед прислугой. Там и не постлано...

Они задумались - и думы их были сходны. Нужно играть роль до конца - а как ее играть до конца? То есть, конечно, только для виду!

- Вот что, Наташа...

- Не Наташа, а Вера, нужно привыкнуть.

- Да, конечно, Вера. Вот... ты иди и ложись спать. Ложись как следует. А я могу спать в кабинете, даже не раздеваясь. Мне это совершенно безразлично, я привык.

- Но нельзя же всегда так! И кроме того, эта девушка, эта Маша, встает очень рано. Она должна прибрать комнаты. Да и ночью она может случайно встать и прийти сюда.

- Это правда.

Они говорили тихо, почти шепотом, и сидели близко друг к другу. Увидав его растерянное лицо, Наташа весело рассмеялась.

- Слушай, знаешь что, не довольно ли нам говорить о таких глупостях? Вот нашли трудность!

- Мне-то не трудно, но я о тебе...

- Вот что, я пойду и лягу в постель. Раз нужно, так и нужно. А вы приходите позже, потушите свет и тоже как-нибудь ложитесь. Если нам стыдно друг друга, можно не раздеваться совсем. А утром я перетрясу постель, будто бы мы спали.

- Да, так хорошо.

- Ну и все, стоит об этом разговаривать.

Опять в спальне ее увидело зеркало. Ей было двадцать лет, и с детства она любила парное молоко. Она не была красива, но была здоровой и заметной девушкой.

Присев на край постели, она сняла туфли и сунула ноги в новенькие спальные. Потом подумала, скинула платье и сняла чулки. На открытой простыне лежала приготовленная Машей рубашка. Наташа надела ее и вспомнила, что купила ночные кофточки, каких никогда не употребляла. В кофточке было жарко, а тут еще одеяло. Но ничего не поделаешь. Затем она расчесала и заплела в две косы свои прекрасные волосы. Теперь она была красива и привлекательна и это было глупо и совсем не нужно. Легла окончательно и расправила складки легкого одеяла, чтобы оно не облегало ее тела. После, ночью, можно будет немного откинуть одеяло, а утром, когда посветлеет, опять его натянуть. Как все это глупо!

День был трудный, Наташа устала. Свет тушился с ее стороны,- но она его оставила. Можно потушить потом, когда он придет. Крикнула:

- Можно, Анатолий!

Он вошел, белокурый, смущенный. Наташа подумала: "Вот так входят к новобрачной, а впрочем, вероятно, совсем не так".

Олень взглянул на нее бегло, с доброй улыбкой:

- Вот и правильно. Можете свет потушить, я и так лягу.

Свет потушили. Слышно было, как он снял башмаки, пиджак. Затем он лег поверх одеяла.

- Да, я забыл запереть дверь на ключ.

Мягко ступая, подошел к двери, запер и вернулся, тяжело опустившись на большую и мягкую двуспальную кровать.

Она хотела сказать, что ведь есть туфли и что он мог бы раздеться и надеть халат, это удобнее, но промолчала. Сегодня как-нибудь, а после что-нибудь придумается.

С минуту они лежали молча. Потом он спросил:

- Вам, Наташа, спать очень хочется?

- Нет.

- Тогда поговорим. Вы, дорогая, будьте проще и о пустяках не беспокойтесь. У нас много серьезного. Я вам расскажу, о чем мы говорили с Петрусем. Вы знаете - он уже устроился газетчиком.

- Удачно?

- По-моему - удачно. Он - ловкий парень, настоящий артист. И знаете...

- Не говорите так громко; кто ее знает, эту Машу.

- Да, правда.

Повернувшись друг к другу, они долго шептались. Утомление подкралось незаметно, и над ними опустилась молчаливая и целомудренная ночь.

Наташа одна дома. Впрочем, теперь она не Наташа, а молодая купеческая жена Вера Шляпкина, приехавшая с мужем пожить в Петербурге.

Дождливый петербургский вечер. Еще не осень, но уже чувствуется, что лету конец. Наташа сидит в гостиной своей неуютной квартиры и читает "Тьму" Леонида Андреева. [13]

В этом странном рассказе революционер, которому негде переночевать, попадает в публичный дом; но он, как служитель и исповедник высокой идеи, не хочет "пасть". Его чистотелость и брезгливость оскорбляет и унижает девушку, одну из тех несчастных, ради которых, как вообще ради всех несчастных и обездоленных, жертвуют собой революционеры.

Иными словами - "нельзя быть хорошим", позорно выделять себя из общей массы грязных, грешных, ничтожных людей! Подло оставаться в их среде ангелом в светлых ризах!

Значит, что же? Значит, нужно самому опуститься на дно и лишь потом, по праву равного, пытаться пересоздать жизнь и уничтожить это дно? Иначе случится то, что случилось с героем рассказа Андреева: дно, оскорбленное высокомерием незваного спасителя, выдало его врагам; оно отвергло протянутую руку в белой перчатке.

Что в этом есть какая-то правда - Наташа чувствует; в белых перчатках революции не сделаешь; минувший год доказал это лишний раз. Но есть и другая правда, за которую уже многие положили свою жизнь: правда чистых, высоких идеалистов, отрекшихся от благ личной жизни, ради блага общего, и тем окруживших самую идею революции ореолом святости и красоты.

Разобраться в этом трудно, а нужно разобраться. Пока одни пытаются найти ответ - другие действуют. Таков, например, Олень. Он не тратит часов и дней на теоретические споры и рассуждения; ежеминутно рискуя головой, он готовит страшный удар власти, с которой борется, зная, что при этом могут погибнуть люди, ни в чем не повинные. Он следует приказу своей совести, не позволяя себе лишних рассуждений. И он имеет на это право, потому что всегда готов быть первой жертвой и за все понести ответственность.

Сегодня у Оленя свидание с членами его боевой группы, которых было бы неосторожным позвать сюда. Может случиться, что Олень не вернется, что чья-нибудь оплошность, а то и предательство погубят и его, и все дело. Тогда сразу разрушится и этот временно созданный быт и вместо мягкого кресла будет тюремная койка, а затем каторга или казнь.

Второй месяц Наташа живет вдвоем с Оленем - а знает ли она его? Кажется, все-таки знает. Но кто он для нее? Товарищ? Муж? С тех пор как они окончательно вошли в роль, а это случилось как-то уж очень просто, без долгих раздумий и объяснений, словно бы ради простоты и удобства,- строй их жизни, в сущности, не изменился. Стало проще перед горничной Машей - и это все. Жить чувством им некогда - иным переполнен их странный быт. На Олене лежит вся тяжесть революционной работы, вся техника, весь риск, а она ему помогает. Он - настоящий вождь и начальник. Другого такого Оленя нет,такого цельного, сильного, не сомневающегося, умеющего вдохновлять других и думать за них. Погибнет он - и все погибнет; и Наташа, и все товарищи это понимают.

Именно вождя и верного товарища она в нем и любит,- хотя он умеет быть ласковым и нежным. Она узнала его в Москве, на Пресне, в дни восстания. Потом, под Новый год, в селе Черкизове она сказала ему, что готова пойти за ним в террор. До весны они почти не встречались, так как Олень скрывался и готовил новое выступление. Затем произошел знаменитый "экс", вооруженное ограбление московского банка; только Олень мог решиться на такой шаг, вызвавший осуждение партийных моралистов, которые, впрочем, не отказались принять от него часть добытых им денег. Эти деньги были отданы на помощь сидевшим в тюрмах, на устройство побегов из ссылки и на подготовку дальнейшей борьбы. Затем, весной, когда полиция усиленно искала Оленя, он однажды пришел к Наташе, почти без грима, только слегка зачернив волосы и в темном пенсне. Она устроила ему ночлег у знакомых на подмосковной даче. А последняя их встреча была в первомайский день в сосновом лесу - в день весенний, очень памятный и очень страшный.