– Сомневаюсь, мистер Мэллори, что ваше самолюбие так уж сильно пострадало. – Кэтрин тоже засмеялась, потом добавила: – Просто я… я чувствовала себя ужасно неловко…

– Но почему? Неужели тебе действительно неловко?

Она молча кивнула, и Доминик вдруг почувствовал, что ее признание очень его огорчило. Да, как ни странно, ему хотелось шутить с этой женщиной и весело смеяться, хотелось дружеской беседы и понимания. А ведь прежде у него такого с женщинами не случалось…

Она вздохнула:

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Мы с тобой едва знакомы – и вдруг оказались связанными узами брака до конца жизни. Странно, не правда ли?

Он придвинулся к ней поближе и вновь расплылся в улыбке:

– В таком случае нам следует познакомиться, получше. Могу я спросить, какой твой любимый цвет?

Кэтрин невольно рассмеялась.

– Я всегда питала слабость к лавандово-голубому.

Он сделал глубокий вдох и утвердительно кивнул.

– Ну конечно! Тебе и должен нравиться лавандовый, ведь от тебя пахнет именно лавандой. А мой любимый цвет – зеленый. Серовато-зеленый, цвет нефрита.

И Доминик заглянул в ее мерцающие зеленые глаза. Очевидно, что его комплимент не остался незамеченным, так как Кэтрин робко улыбнулась и поспешно отвела взгляд.

Снова воцарилось молчание, но на сей раз это было не то тягостное молчание, которое так отравляло им первые часы путешествия. Минуту спустя Кэтрин снова посмотрела на мужа:

– А ты не рассердишься, если теперь я задам вопрос тебе?

Он пожал плечами:

– Полагаю, это будет справедливо. Спрашивай.

– Где ты жил все эти годы? – Кэтрин нервно теребила выбившуюся из прически прядь. – Скажи, почему ты ушел от своей семьи?

Доминик нахмурился. Вопрос неприятно удивил его. Он-то спросил про любимый цвет, а она в ответ задает такой вопрос… Вопрос, опасно связанный с причиной, по которой он женился на ней. А эту правду он еще не готов был ей открыть. Может, когда-нибудь он сам заговорит об этом, но только не сейчас.

Доминик откашлялся и устремил взгляд на заснеженный пейзаж, пробегавший за окном.

– Что касается моих отношений с родственниками… Видишь ли, тут все очень запутано. – «Запутано» – мягко сказано! – И гак было всегда, – добавил он, еще больше помрачнев.

– Семейные отношения редко бывают простыми, – с невозмутимым видом заметила Кэтрин. – Так что помучается, ты не ответил па мой вопрос.

Итак, увиливать бессмысленно. Она на такую тактику не согласна. Тяжко вздохнув. Доминик снова устремил взгляд на жену. Он решил приоткрыть ей часть правды, но рассказывать о себе все до конца, конечно же, не собирался.

– Когда мне было шестнадцать, я рассорился со своей семьей. Мы с отцом страшно повздорили. Причина ссоры заключалась отчасти в том, что за несколько лет до того рассказал мне мой брат. – Доминик умолк и снова вздохнул.

– Что же брат тебе рассказал?

– Что рассказал? – Он покачал головой: – Теперь это уже не имеет значения. Может, когда-нибудь я все тебе объясню.

– Что ж, как хочешь. – Кэтрин нисколько не обиделась, она прекрасно понимала, что есть вещи, которые человек должен хранить в тайне.

Доминик же вновь заговорил:

– После ухода из дома я близко сошелся с несколькими знакомыми, которые стали моими благодетелями. Эти люди очень многому меня научили. Даже играть в карты, пьянствовать всю ночь напролет и соблазнять женщин.

Кэтрин тихонько засмеялась.

– Если я когда-нибудь познакомлюсь с этими благодетелями, то непременно поздравлю их с прекрасно выполненной работой. Судя по всему, последний урок ты неплохо усвоил.

– О, моя дорогая, я замечательно его усвоил, и тебе еще предстоит в этом убедиться. – Он пристально посмотрел ей в глаза, потом продолжил: – А что до благодетелей, то не сомневайся, ты обязательно с ними познакомишься. Человек, с которым я сошелся ближе всех, – это барон Адриан Мелвилл. Мы с ним договорились, что он приедет навестить меня недели через полторы. Я написал ему и пригласил навестить нас и Лэнсинг-Сквере. Написал, как только ты дала согласие выйти за меня.

– Я постараюсь принять барона как можно лучше, – пообещала Кэтрин. Немного помолчав, она вновь заговорила: – Хорошо, конечно, что у тебя нашлись друзья, но все равно тебе, наверное, было трудно. В таком юном возрасте – и вдруг оказаться без поддержки близких.

Доминик отрицательно покачал головой, хотя в душе не мог не признать: в замечании Кэтрин много правды. Жизнь его была очень одинокой, пока он не научился не чувствовать себя отверженным. И теперь он знал себе цену и не сомневался в собственных силах.

– Все это не имеет значения, Кэт.

– Нет, имеет! – возразила она с горячностью. – Я по собственному опыту знаю, как страшно остаться одной на свете.

– Действительно знаешь? – Доминик вдруг понял, что жена каким-то непостижимым образом заставила его рассказать слишком много. Да, он вовсе не собирался говорить то, что сказал.

Лицо Кэтрин внезапно исказилось. Едва заметно кивнув, она проговорила:

– Да, знаю. Мои родители погибли, когда мне было всего тринадцать лет.

Он взглянул на нее с сочувствием:

– Прости, Кэт. Я не знал.

Почему-то он все время полагал, что под крыло своих малоприятных опекунов Кэтрин попала совсем недавно. А теперь он живо представил ее тринадцатилетней девочкой, оставшейся без родителей, и образ этот затронул в его сердце какую-то тайную струну. Взяв жену за руку, Доминик легонько пожал ее, как бы давая понять, что он прекрасно все понимает.

– Разумеется, не знал, – кивнула Кэтрин. – В конце концов, если не считать информации о наших с тобой любимых цветах, мы и в самом деле ничего друг о друге не знаем.

Какое-то время он просто смотрел на нее, и на сей раз она не потупилась под его взглядом, хотя в глазах ее была душевная боль. Конечно же, эти последние несколько дней дались ей нелегко, и теперь, когда все закончилось, ему захотелось успокоить жену, дать понять, что все в ее жизни изменится к лучшему. Разумеется, он не будет преданным ей душой и телом, но все равно ему хотелось, чтобы она чувствовала себя в безопасности и знала, что в его доме с ней ничего плохого не случится.