При мысли об этом Доминик еще крепче прижал Кэтрин к себе и, внезапно оторвавшись от ее губ, принялся покрывать поцелуями ее шею. К его восторгу, она громко застонала, и пальцы ее судорожно впились в отвороты его сюртука. Воодушевленный столь бурной реакцией, он прижал девушку к стене террасы, и в следующее мгновение его ладонь легла ей на грудь.

Глаза Кэтрин широко распахнулись, но в их зеленых глубинах не было ни удивления, ни страха – только страстное желание и готовность капитулировать.

Улыбнувшись, Доминик вновь принялся целовать ее шею, и одновременно его пальцы легонько теребили ее сосок. Из груди Кэтрин то и дело вырывались стоны, и эти стоны все сильнее его распаляли. Он желал ее. Желал сегодня. Сейчас. Дожидаться до завтра – слишком долго.

– Пойдем в мою комнату, – прошептал он ей на ухо и тотчас же почувствовал, как тело ее напрягается и словно коченеет. О, черт, он слишком далеко зашел!

– Нет, – ответила она шепотом. Затем, повысив голос, повторила: – Нет!

Упершись ладонями ему в грудь, она оттолкнула его и тут же выскользнула из его объятий. Какое-то время он молча смотрел на нее, потом с усмешкой про-66 говорил:

– Я, конечно же, погорячился, Кэт. Но ты ведь не станешь отрицать, что тебя взволновала моя близость?

Кэтрин покачала головой, но было ясно, что она отрицает очевидное.

– Ты ошибаешься. Ты совсем меня не знаешь.

Губы ее задрожали, и она, резко развернувшись, направилась к двери.

Немного помедлив, Доминик окликнул ее:

– Кэтрин!

Она остановилась, затем, медленно повернувшись к нему, посмотрела на него вопросительно.

– Кэт, ты можешь убежать от меня сегодня, но завтра ты не захочешь убегать. Это я тебе гарантирую.

Она вспыхнула и на мгновение потупилась – было очевидно, что до нее дошел смысл его слов. Но уже в следующую секунду она взяла себя в руки и с совершенно невозмутимым видом проговорила:

– Всего доброго. – Кивнув ему на прощание, она покинула террасу, и дверь за ней закрылась.

Доминик сокрушенно покачал головой. Он был так близок к блаженству, которое мог обрести в объятиях Кэтрин, – и вдруг остался ни с чем. Впрочем, ничего удивительного.

Этого и следовало ожидать. Его невеста просто проявила благоразумие, свойственное невинным девицам.

Но что-то подсказывало ему: удалиться девушку вынудили не одни только мысли о приличиях и девичий страх. Он помнил, как она стояла, опустив глаза, когда брат его целовал Сару. Может, причина ее отказа в другом? Может, она отказала ему из-за Коула? Она ведь уже начала поддаваться, но что-то ее остановило, возможно – воспоминания о Коуле, верность бывшему жениху.

Интересно, его брат целовал ее так? Прикасался к ней так? Если же Коул не воспользовался такой возможностью, то он редкостный глупец. Судя по всему, он с Кэтрин не спал. Да это было бы и не в его духе, Коулден любил блюсти приличия – внешние, во всяком случае.

А он, Доминик, напротив, не задумываясь затащил бы ее сейчас в постель, если бы только она позволила. На брачные узы – или отсутствие таковых – ему всегда было наплевать.

Но она не позволила. И по какой-то непостижимой причине этот отказ обидел его.

Выругавшись сквозь зубы, Доминик повернулся и окинул взглядом зимний пейзаж, окутанный сгущающимися сумерками. Ничего, завтра он изгладит все воспоминания о Коуле из ее памяти. Завтра Кэтрин будет принадлежать ему по праву.

Шепотом проклиная свои трясущиеся руки, Кэтрин вбежала в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Ею владел такой испуг, словно все силы ада преследовали ее по пятам, хотя боялась она всего-навсего одного человека пусть и не лишенного дьявольских черт. Впрочем, кто знает – возможно, он действительно был способен пойти следом за ней. И все же бояться ей следовало себя самой. Ведь она совершенно потеряла голову, когда он начал целовать ее. И она вполне может уступить, может прельститься наслаждением, которое он предлагал. В таком случае она пойдет по той же дорожке, что и ее мать, – ослепленная любовью к мужу и жаждой близости, мать не замечала ничего вокруг. Нет, нельзя допустить, чтобы Доминик получил неограниченную власть над ней.

– Никогда и ни за что.

– Ты что это, сама с собой разговариваешь? – спросила Юстасия, выходя из смежной комнаты.

Кэтрин вздрогнула от неожиданности.

– Ох, я не заметила, что ты здесь. Но что ты здесь делаешь? Ты не собираешься переодеваться? Ведь скоро ужин.

При одной мысли о еде Кэтрин мутило, однако разговоры на гастрономические темы обычно отвлекали Юстасию. Но на сей раз опекунше было не до ужина.

– Так как завтра ты выходишь замуж, нам с тобой надо немного поговорить. – Юстасия втиснула свое грузное тело в вольтеровские кресла и, поджав губы, сказала: – Сядь.

Кэтрин хотелось возразить, но она решила, что не стоит спорить, и подчинилась. Юстасия и Стивен Уолуорт стали ее опекунами сразу после смерти ее родителей – тогда ей было тринадцать. За прошедшие семь с половиной лет она успела понять, что эти дальние родственники матери совершенно ее не любят. От своей воспитанницы они ожидали беспрекословного послушания и многократно подчеркивали это во время бесконечных споров, которые возникали из-за того, что Кэтрин, по их мнению, проявляла недостаточный интерес к женихам. А по мере приближения дня ее совершеннолетия стало совсем невыносимо. Только после помолвки с Коулом они немного успокоились.

– Ну о чем нам говорить, Юстасия? – со вздохом спросила Кэтрин. – Через несколько дней я стала бы женой Коула, если бы его жена не появилась так неожиданно. Когда я была невестой Коула, ты не заводила никаких разговоров…

– Это потому, что я ничуть не сомневалась: лорд Харборо, проявляя такт и деликатность, сумел бы приучить тебя к твоим обязанностям на брачном ложе. Но его брат… – Юстасия принялась обмахивать лицо своей широкой ладонью, словно веером. – Он совсем другого сорта человек. Такой имеет особые запросы и особые потребности.

Кэтрин в ужасе отпрянула; теперь ей наконец-то стало ясно, о чем Юстасия хотела поговорить.

– Ты пришла, чтобы рассказать мне про тайны брачного ложа?