Ой, бабоньки, да вы совсем озверели! Знаю! Слышу! «Мы не рабы, рабы не мы!» Да, мы не рабы, мы — рабочая скотина, которую употребляют на самой грязной, тяжелой, гнусной работе. На всех без исключения стройках трудятся одни женщины, на железных дорогах бабы кладут шпалы и вколачивают костыли, бабы работают геологами, откатчиками вагонов в шахтах и даже чернорабочими и грузчиками, уж не говоря о трудоемких сельскохозяйственных работах, где сплошь одни бабы. Законом, хотя бы на бумаге, охраняются уже почти все виды животных, рыб и растений, но только не женщины.

Ах, вы не грузите эшелоны и не таскаете мешки с цементом? Поздравляю, зато вы всю жизнь прете сумки такой тяжести, что почти у каждой из вас опущение внутренних органов. Может быть, вы этого не знаете? Да посмотрите вы на себя, на что вы похожи! Вы не живете, а боретесь с жизнью и всегда терпите поражение. Навряд ли в вашей биографии был хотя бы один не то чтобы счастливый, а просто тихий и спокойный день. Вы отдыхаете только в абортарии.

Что же такое с вами случилось, что вас так искалечило, перекосило, заездило, опустошило и оболванило, в какую мясорубку вы вдруг угодили, чтобы дойти до такого кошмарного, первобытного непотребства? Что лишило вас семьи и домашнего очага, что обрекло вас на одиночество, навсегда лишив мужского доверия и участия, что вообще стоит между всеми нами, не позволяя нам протянуть друг другу руку помощи, любви, дружбы, братства и взаимопонимания? Вы не знаете эту коварную, злую и похотливую разлучницу, не узнаете ее лица? Да потому что она давно сидит внутри вас, просочилась в ваш организм, как солитер, и питается вашей плотью и кровью, поражая ваш мозг своими ядовитыми отправлениями и парализуя вашу волю безумием и депрессиями. И не вас вовсе я пытаюсь клеймить и разоблачать — вы тут ни при чем, — вы всего лишь пища и жертва гнусного паразита, который высосал из вас все лучшие соки. Этот паразит сидит в каждом, уродуя нас до неузнаваемости. Так вот, меня интересуют именно эти злокачественные язвы, интересуют как косвенные улики, оставленные преступником на теле жертвы, эти вещественные доказательства преступления, по которым можно определить лицо и характер убийцы.

Только путем саморазоблачения мы можем очистить от скверны наш мозг и внести ясность и четкость в процесс мышления. Алкоголь, успокаивая наш измученный мозг и утешая нашу опустошенную душу, в то же время начисто вытравливает из нас все моральные категории. Мораль — высочайшее качество человеческого сознания и самая возвышенная функция человеческой личности. У ребенка ее нет, нет у душевнобольного, почти нет у глубокого старика и скучающего человека. Мы больны, мы аморальны…

Словом, меня понесло, я погорячилась и наговорила много лишнего. Хорошо еще, что все были пьяны и никто ничего не понял. Только Клавка на мгновение насторожилась и тут же сделала свои выводы.

— Знаю, откуда ветер дует, — тоном следователя заметила она. — Запудрила тебе мозги наша машинистка. Ее работа. Контра!

Я оторопела от ее слов и вдруг смутилась, с удивлением обнаружив, что Клавка по-своему права. Действительно, я подсознательно уже мыслила Ирмиными категориями, пользовалась ее терминологией и повторяла ее формулировки. Хамоватая Клавка поймала меня на слове. Я подивилась ее прозорливости и социальной бдительности, которая не дремала даже в похмельном угаре. Я даже малость испугалась и зареклась никогда впредь не говорить при Клавке сомнительных речей.

— Да бросьте вы! — внезапно вмешалась в разговор томная и полусонная невеста Нелли. — Я вот всю дорогу думаю: какое нынче число и день недели? Пятница или суббота?

Все озадаченно переглянулись — никто не знал. Хором стали подсчитывать, но так и не пришли к общему выводу. Проблема осложнилась тем, что, в случае если нынче суббота, глумливая Елка могла сыграть с нами злую шутку и запечатать нас в помещении вплоть до понедельника. С нее станется.

— А что, подруги, пивом мы обеспечены, закусь тоже найдется — как-нибудь перезимуем! — хохотала Клавка, но мне лично было не до смеха. Пропасть из дома на два дня — нет, мой бешеный муж мне такого не простит никогда в жизни.

Единственный телефон в проходной был отрезан от нас бронированной дверью. Стучать было бессмысленно — вокруг не было ни души. Словом, хоть подыхай — до понедельника никто тебя здесь не обнаружит.

А под утро, когда я на мгновение забылась тревожным сном, мне было странное видение апокалиптического характера.

Я вдруг оказалась на круглой площади незнакомого мне южного города. Разъяренный народ толпился тут в великой тесноте и тревоге. Он возбужденно клокотал и гудел, изредка выкрикивая непонятные мне проклятия и угрожая небесам кулаками. Этот митинг носил явно стихийный характер, но отнюдь не политический. У жителей города давно что-то пропало, их будто обсчитали или надули — словом, нарушили привычный ритм их мирных будней. Казалось, они и сами не знают, кому адресованы их угрозы и проклятия, поэтому обращаются прямо к небу, к бездонной пустоте у себя над головой.

— Вер-нуть! Вер-нуть! Вер-нуть! — скандировала группа молодежи в трусах и майках.

— Безобразие! Произвол! Насилие! — возмущенно гудела толпа.

— Мы им не подопытные кролики! — прямо мне в ухо заревел мужской голос. Я отпрянула от мужчины, оглянулась и с изумлением обнаружила, что у него в руках удочки, на голове мотоциклетный шлем, а на ногах болотные сапоги. Как видно, он собирался на рыбалку, но в последний момент что-то отвлекло его, и он примчался сюда на площадь прямо в кальсонах.

— Что случилось? — спросила я у него. — У вас… у нас что-то пропало?

Он окинул меня злобным, воспаленным взглядом:

— Ты откуда свалилась, тетка? Ты что, не слышала сегодня утром радио?

— У меня нет радио, — испуганно пролепетала я.

— Ну и катись отсюда! — яростно прорычал мужик. — Тут и ежу понятно, кто сыграл с нами эту шутку! Они нас давно за людей не считают! Вернуть! — вдруг бешено заорал он в бездонную высоту у себя над головой.

Я проследила за его взглядом и ничего там не обнаружила. Небо было на месте и по-прежнему безмолвствовало. Даже захудалого вертолетика я там не нашла. У меня мелькнуло лихорадочное соображение, что-то о вражеских спутниках и супербомбах, которыми в одночасье свели с ума все население города. Потом я вспомнила о летающих тарелках.

— Может, это все тарелки наделали, — вслух подумала я.

— Тарелки? Какие еще тарелки? — Он оторопело уставился на меня.

— Ну эти, летающие НЛО, — в смятении пролепетала я.

— Ну, скажешь тоже! При чем здесь тарелки? Зачем им это понадобилось?

— Чтобы панику посеять, что ли…

Он озадаченно разглядывал меня.

— Ты, может быть, не знаешь, какое нынче число и какой день недели?

Я действительно не знала этого, но вопрос показался мне неуместным, и я обиделась.

— Может быть. Я болела и поэтому долго не выходила из дома. Объясни мне наконец, что тут у вас происходит.

Он все еще буравил меня тяжелым подозрительным взглядом, когда откуда-то сбоку в наш разговор врезалась толстая распаренная тетка в домашнем халате и с бигуди на голове.

— День пропал, день! У нас украли целый день! — как паровоз, пыхтя и отдуваясь, затараторила она. — Вчера была суббота, в воскресенье я спозаранку собиралась на рынок. Втыкаю радио, чувствую, что-то не то. Меня аж пот прошиб. Вместо воскресной программы там производственная гимнастика, а потом эта девка, ну которая верещит по утрам для детей. Она верещит, а я стою столбом и ничего не понимаю. Была бы забастовка, я бы первая узнала — я ведь член профкома. А потом еще этот правительственный диктор выступил с призывами не впадать в панику, — мол, произошло недоразумение. Хорошенькое дельце — украли день и еще чего-то там тебе вкручивают!

Мне кажется, я что-то начинаю понимать.

— Может быть, перенесли день? Поработаете в воскресенье вместо понедельника, а в следующую пятницу будете гулять вместо воскресенья. У нас в предпраздничные дни часто так поступают.