Со временем дед и бабка усыновили внука, а сама Анжелика, чтобы окончательно избавиться от последствий этой кошмарной истории, занялась вопросом восстановления своей невинности.

Наши бывалые бабы никогда о подобном не слышали, удивлялись и не верили, что такое возможно. Но операция состоялась, наша принцесса обрела свое девичество. Эти события, разумеется, взбаламутили все наше блядовитое женское население — мы кипели, бурлили и клокотали. Это же надо такому случиться, чтобы в нашей вонючей шарашке произошел случай непорочного зачатия! Но мало того — еще эта заштопанная невинность! Вы можете себе представить? Мы лично не могли. Мы давно изучили нашу мадонну и привыкли не удивляться ее странностям — ничего особо нормального никто от нее не ждал, но чтобы такое!.. Нет, это уже было нечто запредельное…

Мне хорошо запомнился этот очередной Женский день — уж больно был склочный и бурный. Все мы, обсуждая подвиги нашей мадонны, переругались вусмерть. Клавка так надралась, что лила крокодиловы слезы на плече не менее пьяной Брошкиной, громогласно оплакивая свою утраченную любовь.

— Ничего вы не понимаете! — трубила она сквозь слезы. — Ничего у вас нет святого! Я носила ее на руках, как ребенка! Я укачивала ее на коленях! Я так ее любила, что готова была отдать за нее жизнь. Она же выгнала меня, как собаку!

— Но что это было? — допытывались любознательные бабы.

— А я почем знаю, что это было и как это называется, — рыдала Клавка. — Да мне насрать, как вы это назовете и что подумаете. Я любила ее, как никого в жизни. Пойду сейчас, лягу у ее дверей и буду лежать, пока она меня не впустит. Лучше подохнуть, как собаке, у ее порога, чем жить без нее…

Мы с трудом удержали Клавку от исполнения задуманного. Она билась у нас в руках, пока окончательно не напилась.

Тогда, по пьянке, мне показалось, я понимаю Клавку. Когда выпал первый снег и Анжелика разговаривала со мной и глядела на меня своими голубыми глазами, я тоже была околдована ее небесной красотой и мне хотелось ее украсть и спрятать; и потом, когда я ее спасала… Может быть, я даже завидовала Клавке, которой довелось носить такую прелесть на руках, обнимать это сонное, покорное, живое чудо.

Нет, я определенно начинаю заговариваться. Таким тонкостям не место в нашей суровой реальности. Хорошо это или плохо, я не знаю, потому что здоровым наше общество все равно не назовешь. Все мы развращены до патологии, но больны более грубыми и похабными болезнями: алкоголизмом, ленью, ложью, разгильдяйством, хулиганством. Наши вкусы грубы и низменны. Нам бы рюмку водки, хвост селедки да на третье партнера попроще.

— Но что же это было, что же было? — озадаченно вопрошали бабы.

Они привыкли, что все явления жизни понятны им и доступны, будто коммунальная кухня. Это явление не укладывалось в их сознании.

— Нет, что там говорить — Анжелика безумна, — единодушно решило общественное мнение и на том успокоилось.

Я лично никогда не считала нашу мадонну сумасшедшей. Ну патологический эгоизм и фригидность, но поди ж знай, где у нас нормы в этих вопросах. Мне всегда казалось, что Анжелика просто морочила нам голову. Не хотела жить, как все мы, вот и придуривалась. Однажды, когда мы с ней ужинали в ресторане, я нарочно завела разговор про Японию, про их нравы и обычаи. Анжелика живо поддержала тему и обнаружила незаурядные познания в этом вопросе. В частности, о культуре любви Анжелика рассуждала весьма здраво, рассказывала о сексуальном воспитании японских девочек.

— Ты хотела бы жить в Японии? — спросила я.

Она задумалась.

— Мне уже поздно, — печально сказала она. — Какая из меня японка? А вот маленькая я мечтала…

— Ты мечтала о японской любви?

— И о любви тоже, — сказала она. — Там все регламентировано, там в этом деле порядок, хочешь не хочешь — придется этим заниматься. А с кем попало и где попало — нет, увольте. Я вам не шавка подзаборная, я породистая сука.

Я передала этот разговор нашим бабам, заявив, что, на мой взгляд, Анжелика вполне нормальна.

— Ну а ребенок? Как можно отречься от собственного ребенка? — возражали они.

— Тут определенный биологический сдвиг, — согласилась я. — Отсутствие чувства материнства как результат бесполого воспитания, без школы чувств, без культуры чувств. Ее бы показать хорошему сексологу.

Бабы возбужденно загалдели, каждый знал немало подобных историй.

Но тут подала голос тихая машинистка.

— О чем вы? — спросила она, не отрывая глаз от вязания. — О какой норме идет речь? Где вы видели эту норму? Разве нормально платить матери-одиночке пять рублей в месяц? Норма — не иметь оплаченный отпуск даже на период кормления грудью? Норма — эти ядовитые детские учреждения, где травят малышей? Норма — оставлять ребенка с семи лет одного на целый день? А зловонные абортарии и больницы?.. Анжелика — обыкновенный монстр, наша реальность их порождает в изобилии. Она ничуть не более странна, чем все мы, вместе взятые. Все мы тут монстры и калеки…

Нелли Колесникова, по кличке Прямая Выгода, была пассией директора типографии и, наверное, поэтому присвоила себе право осуществлять в нашей шарашке морально-этический надзор, то есть бдительно следить за внешним видом и моральным обликом своих товарок.

Господи, сколько она делала замечаний! Окинет тебя придирчивым взглядом и всегда найдет изъяны и неполадки в прическе, одежде, обуви. А также манера держаться, голос, тон, смех — все ее не устраивает. Зудит целый день, будто классная дама в институте благородных девиц. Новички прямо трепетали перед ней.

Пожалуй, от природы она была самая смазливая из трех богинь. Белокурая и вальяжная, с пышными формами и следами былой красоты на увядающем лице, она знала себе цену и с настырностью бандерши пыталась навязать окружающим свои представления об элегантности, о достоинстве и красоте. Она вполне искренне почитала себя законодательницей мод почти светской львицей, поэтому с брезгливой снисходительной усмешкой и презрительным пожатием плеч категорически отвергала чужие формы и нормы жизни.

В молодости Нелли шел голубой цвет, и до самого конца своей безалаберной жизни она придерживалась голубых тонов.

Вот сидит она во главе стола по левую руку от Клавки. На ней кофточка — прозрачная, васильковая, юбочка цвета морской волны, бирюзовые туфли, небесно-голубой шарфик с люрексом, на шее бусы — подделка под лунный камень, на руках зачем-то голубые нейлоновые перчатки, и даже красивые белокурые волосы подкрашены синькой. Даже сапоги и зимнее пальто у Нелли василькового цвета.

А когда однажды у нас состоялась вылазка в лес по грибы и Нелли, верная себе, явилась в лес в вылинявших блекло-голубых тонах, она выглядела зловеще, как деревенская безумная побирушка.

— Больше всего в жизни я люблю хрусталь и хорошее белье, — важно изрекает законодательница мод. — Как вы не понимаете, покупать дорогие вещи — это прямая же выгода. Дешево — гнило, дорого — мило…

Я вижу, как пара наших интеллектуалок застенчиво потупилась, и знаю, что смутила их отнюдь не откровенная пошлость этой расхожей фразы, а то, что каждая из нас могла сказать нечто подобное.

Комментирую сказанное. Хрусталь — это такие дутые, пузатые стеклянные вазы, грубые и очень дорогие. Служат для украшения сервантов, являются показателем нашего благосостояния.

Хорошее белье — это нейлоновые и капроновые кружевные гарнитуры ядовитых оттенков — от фиолетового до бордового. От этой колючей дряни летят искры, она раздирает кожу и кусается.

Подобная капроновая мочалка обходится Нелли почти в месячный заработок, но она довольна ценой. Она приобрела вещь и восторженно демонстрирует ее нам, задирая платье и оголяя синюшные венозные ноги в рваном капроне.

На очередном медосмотре Нелли с пренебрежением окинет взором вашу трикотажную маечку и будет чувствовать себя королевой. Да, ее «хорошее» белье обошлось ей недешево, но она любит такое и, слава богу, еще может его себе позволить.