Только вот в эту ночь все предосторожности человека прошли втуне. Никто не ломился в дом, не тянул мертвые окоченелые руки к последнему носителю жизни. Ничего этого, в сущности, не понадобилось. Ибо сколь бы ни были прочны бревенчатые стены дома, а предохранить своего постояльца от холода они не могли.

Вообще, теплом ночи не отличались — особенно ночи в северных землях. Только вот на сей раз холод выдался изрядным: каковым, наверное, он не бывал даже у горных вершин. Дорожный плащ, укрывавший человека, больше не казался ему тяжелым и плотным, а превратился в тоненькую ничтожную тряпицу. Отчаявшись кутаться, кляня себя за то что не догадался зажечь очаг, и, конечно же, безмерно удивляясь столь резкой смене погоды, человек наконец открыл глаза… и обомлел. Настолько неожиданным оказалось то, что он увидел.

Дом промерз и выстудился насквозь: стены покрывал иней, из-за чего горница напоминала, скорее, погреб-ледник, чем людское жилище. Иней сверкал крохотными искорками под холодным сиянием, похожим на лунный свет; на очень яркий лунный свет, коему неоткуда было взяться в напрочь закрытом доме. Испуганно озираясь, человек вскоре увидел и источник этого сияния: бледную, полупрозрачную фигуру женщины… точнее — молодой девушки.

Сказать по правде, человеку доводилось слышать о призраках: душах людей, по каким-либо причинам не обретших покоя после смерти. Доводилось-то доводилось… только вот единственным призраком, виденным им воочию, был разве что Двэйн Бестелесный — предводитель культа Тлетворного. А с ним, этот культ, по большому счету и погубившим, человеку хотелось встречаться меньше всего… как, впрочем и с любым другим беспокойным духом.

Лицо девушки показалось знакомым; человек почти сразу понял, что уже где-то видел ее при жизни. Не потребовалось много времени и на то, чтобы вспомнить — где. После чего пожалеть, что не упыри явились к его ночлегу — ибо против такой гостьи одинаково бесполезными оказывались и оружие, и собственный боевой опыт.

— Ты… я не виноват! — сам не зная, на что надеясь, пролепетал человек.

Голос, неожиданно для него самого, прозвучал на редкость жалко, неубедительно и даже смешно.

— …по крайней мере, не только я! Не понимаю вообще, зачем ты ушла. Тебе-то Мор не грозил… только лапотникам твоим.

Ответом человеку стал жуткий не то визг, не то хрип — нездешний, не принадлежавший миру живых. От него человек поневоле зажал уши… а потом и вовсе обхватил руками голову. Помогло не слишком: вместе с визгом на человека обрушился и порыв студеного ветра, почти метели. Порыв этот вышел недолгим, однако и его едва не хватило, чтобы последний живой в Лесном Краю перестал быть таковым.

— Ну что тебе от меня надо? — вскричал человек, вместе со словами исторгая изо рта клубы пара, — что я могу… теперь-то? Я просто хочу покинуть это распроклятое место — понимаешь? По-ки-нуть! Перебраться туда, где еще остались живые люди. Да я лучше сдамся первому попавшемуся стражу; лучше всю вину за Мор возьму на себя, в темнице сгнию… все ж лучше, чем здесь оставаться!

В последней фразе человек все-таки слукавил: ему уже доводилось коротать дни и ночи в темнице, и ничего хорошего о том времени он припомнить не мог. Зато, неожиданно для себя, вздумал сравнить тогдашнюю свою камеру с местом сегодняшнего ночлега. Вспомнил невзначай, что в замковом подземелье, где его держали, временами бывало столь же холодно, неуютно и безысходно, как и здесь — теперь, рядом с призраком.

— Да, я все понимаю, — заключил человек, — я тебе жизнью обязан. Но как мне вернуть этот долг? Не могу… не представляю даже…

Его испуганную, сбивчивую, почти умоляющую тираду призрачная девушка выслушала молча и терпеливо. А когда человек закончил, она даже ответила на его вопрос. И ответила, на удивление почти разборчиво, по-человечески.

— И-и-иди-и-и в Хр-ра-а-ам! — вырвалось из призрачного горла, которое в тот момент словно бы сдавливали петлей, — но-о-о-о н-не тв-в-вой… Хр-рам Сти-и-и-ихи-и-ий!

— Храм Стихий? — удивленно переспросил человек, — но зачем? И что вообще мне там делать? Не понимаешь — я просто хочу…

«Хочу отсюда убраться», — хотел он сказать. Ни тащиться к Храму Стихий, ни вообще задерживаться в Лесном Краю хотя бы на один лишний день человек явно не горел желанием. Только вот девушка-призрак считала иначе. Стоило ей на пару шагов подплыть к своему живому собеседнику, как холод сделался совсем для него нестерпимым… и слова возражения сами застряли в глотке.

— Да как я найду его вообще? — бессильно возмутился человек, дрожа и с трудом попадая зубом на зуб.

— Я-а-а-а по-о-к-к-ка-ж-жу! — протянула девушка-призрак, не отступая от него ни на волос. От ее голоса делалось еще холоднее — хоть и казалось, что больше уж некуда.

Затем призрачная гостья повернулась и медленно… словно нарочито медленно двинулась прочь. Дом, приютивший человека, она покинула, конечно, не по-людски: не через дверь, а сквозь стену. С нею ушел холодный бледный свет, зато холод остался. Человек подумал, что задержится эта напасть, самое меньшее, до рассвета; и потому, вздохнув, отправился искать в деревне еще один уцелевший дом.

Дни в Лесном Краю начинались на рассвете и проходили неизменно: в схватках с упырями — частых… но быстротечных. Неповоротливые, слепые и безмозглые, порожденья Мора не имели ни шанса против даже одного умелого бойца. Гвардейцы же были не просто умелыми — защищенные зельем Деменция от опасности заразиться Темным Мором, в бою они давали упырям сто очков вперед. Да и численный перевес все чаще оказывался на их стороне, ибо упырей во владениях Смерти находилось не так уж много, а бродили они большей частью поодиночке. Ну или небольшими группками по три-четыре существа.

Разумеется, убить то, что уже было по большому счету мертво, казалось бы, невозможно. Однако и здесь гвардейцы очень быстро нашли решение: упырей они обездвиживали, отрубая конечности — и, тем самым, лишали возможности нападать. Поверженных противников Рейн и его подчиненные обычно пинками загоняли под деревья; если же упырей оказывалось хотя бы больше двух, их предавали огню.

За схватками следовали привалы; пока гвардейцы отдыхали, алхимик работал — рыща по окрестности в поисках ингредиентов. Этим мудреным чужестранным словечком он именовал особые травки, птичьи яйца и грибы, необходимые для приготовления зелья. Искал и находил, после чего приготовлял оное прямо в походном котелке. А в конце дня потчевал спутников-гвардейцев, прежде чем те ставили дозор и отправлялись на боковую.

Новый день приносил новые стычки с упырями… и в то же время оставался скупым на свежие впечатления. Ничего нового для себя, ничего особенного, за что можно было зацепиться взглядом, отряду Акселя Рейна все никак не попадалось. Совершенно ничего, могущего хоть чуточку приблизить исполнение их миссии. Ну или хотя бы прояснить эту самую миссию — сделать цель ее более определенной, чем «найди то, не знаю что».

Луга сменялись лесными просеками, опустевшие деревни — заброшенными замками. Схватки с беспокойными мертвецами, превратившимися в упырей, чередовались со зрелищем останков мертвецов обычных, давно упокоившихся. И послуживших, судя по их виду, кормом немалому числу стервятников.

И при этом — ни одного живого человека на многие лиги. Напротив, всем своим видом, каждым заброшенным домиком и заросшим полем, Лесной Край давал понять гостям, что от человека эта земля избавилась. Избавилась полностью… даром, что всякая иная жизнь тоже не спешила раскрепощаться теперь и расцветать.

Куда там! Напротив, после Мора, выкосившего вроде бы одних лишь людей, природа вокруг тоже выглядела какой-то угнетенной — словно бы пришибленной. А, еще вернее сказать: больной. Почти не слышно было ни пения птиц, ни жужжания пчел; ветви многих деревьев целиком оплетались паутиной, а стволы стояли погнутые и узловатые.

Такой тоскливый вид и настроение придавал соответствующее: вместо боевитости, помноженной на пытливость, Аксель Рейн все более ощущал в себе склонность к раздумьям. Причем, раздумьям отнюдь не радостным. Сам не зная, почему, командир Королевской Гвардии зацепился за оговорку вёльвы: «твои беды… нет, твоя судьба решится…». Вернее, не зацепился, а скорее уж влип в нее, точно муха в жбан с медом.