К концу дня, вдоволь натрясшись в седле, Кольм сумел-таки оставить далеко за спиной и город, и возможную погоню. За сей несомненный успех ему, столичному книгочею, непривычному к верховой езде, пришлось заплатить болью во всем теле — такой, что Леннарт и сидеть-то мог с трудом. Не лучшим образом к исходу этой гонки чувствовала себя и угнанная лошадь: взмыленная, изнуренная и изнывающая от жажды.

Поняв, что с несчастной кобылы хватит, Леннарт Кольм кое-как добрался на ней до ближайшей деревни, где и продал по дешевке одному из крестьян. Там же беглецу посчастливилось поужинать и даже переночевать — как раз в доме того человека, купившего лошадь.

Везенье Леннарта на том не закончилось: на следующее утро, отойдя от гостеприимной деревни едва на пол-лиги, бывший советник нагнал телегу. Хозяин оной, мелкий торговец, направлялся на север: в Бэрвинкль, восточную окраину королевства, и за небольшую плату согласился взять себе пассажира-попутчика. Против Бэрвинкля господин Кольм ничего не имел; более того, земля суровых и диковатых землепашцев казалась ему неплохим убежищем хотя бы от собратьев по вере. Точнее, от бывших собратьев.

Насколько Леннарту было известно, жители Бэрвинкля издревле поклонялись деревьям и к чужим культам относились, в лучшем случае, с подозрением. В лучшем… и крайне редком случае; чаще же приверженность иноземному верованью могла стоить жизни. Над почитателем хотя бы духов стихий или проповедником с далекого юга расправлялись, что называется, всем миром — избивая, закидывая камнями или сжигая на костре. О демонопоклонниках и говорить было нечего: в столь негостеприимную землю они старались не соваться вовсе.

Под стать подданным были и местные владетели — два грубых, невежественных брата-князя, живущие исключительно пирами, охотой, да усмирением непокорных баронов. Едва ли грамотея вроде Леннарта ждали в их владениях почет и хорошая жизнь… однако в качестве убежища тихая тина Бэрвинкля подходила как нельзя лучше.

Проезжая придорожную заставу на границе двух княжеств, бывший советник предупредительно сунул дежурившим у нее стражам по монетке — дабы пропустили с охотой и не задавали лишних вопросов. Стражи и не задавали; а когда граница была пройдена, на Леннарта даже нашло некоторое облегчение. И успокоение… оказавшееся, впрочем, весьма недолгим.

Оно испарилось точно горсть снега в летний зной, когда беглец остановился на ночлег в одном из трактиров. Сняв одноместную комнату и велев никого к себе не пускать, понадеявшись отдохнуть… Леннарт оказался один на один с собственными страхами. От которых его больше не отвлекали ни свет дня, ни неторопливые, под стать дороге, мысли.

Всю ночь бывший советник вздрагивал от всхрапа лошадей под окном, скрипа половицы или шороха мышей в углу. Вздрагивал, вскакивал с кровати, убеждаясь в безобидности очередного звука и проверяя прочность засова на двери. А заодно пытался убедить себя, что ни Оттар, ни Храм его здесь не достанут.

Получалось плохо: самые веские доводы, бывшие таковыми днем, в темноте становились зыбкими и совершенно неубедительными. Хватало нового скрипа или шороха, чтобы вновь и вновь бросить Леннарта в дрожь.

Только на рассвете беглец задремал, окончательно вымотанный собственными страхами. Однако вскоре был разбужен вновь — прикосновением к горлу, легким и холодным… прикосновением чего-то железного.

— Адепт Леннарт, — услышал Кольм смутно знакомый голос: сильный, с легкой хрипотцой, и не лишенный некоторой приятности.

Открыв глаза, он к собственному ужасу увидел возле кровати фигуру в плаще с капюшоном, скрывавшим лицо. Одна из рук этого безликого человека держала у горла Леннарта кинжал. «Вестник!» — сразу понял беглец, покрываясь холодным потом. Причина его визита на сей раз была очевидна без слов; и все же вестник счел должным объясниться.

— Храм Крови разрушен, — сообщил он спокойно, но, как показалось, с некоторым сожалением, — герцог Оттар еще жив, а трое Старших убиты.

— Послушайте, — Леннарт всхлипнул, — а может… не надо лишних смертей… послушайте! Может, хватит потерь? Я… я ведь долго служил Храму и Кроворукому… много зим! Я мог бы стать новым Старшим… принести Храму еще больше пользы! Не надо меня убивать! Клянусь… я искуплю… все искуплю!

На последних словах этот, обычно спокойный и благообразный человек сорвался на визг. Но вестника это не тронуло: с тем же успехом можно было молить о пощаде горную лавину или лесной пожар.

— …посему Храм счел тебя, адепт Леннарт, для себя ненужным, — подытожил он, последнее слово произнеся медленно, по слогам. Последнее — и самое главное слово в судьбе опального единоверца.

После чего совершил всего одно движенье рукой, державшей кинжал. Большего и не требовалось: любому человеку достаточно одного удара, чтобы покинуть мир живых. Хоть герцогу, хоть простолюдину.

Хмурым серым днем войско герцога Оттара подошло к стенам Кронхейма. Подошло не величавой поступью победителей, заранее уверенных в успехе, но ведомое безысходностью и отчаянным упорством. Подошло оттого, что идти, деваться ему было больше некуда. Таким же воинство северян ступило на Ржавое Поле; почти таким же — только числом поболее.

Опасения Оттара подтвердились: по князю Вейдемиру не успели справить тризну, как его сестра явилась к Грифондолу на правах главной наследницы. Явилась не одна: помимо мужа с нею прибыло войско, еще более многочисленное, чем рать герцога — и пестрящее стягами баронов юга. Последние самим своим присутствием давали понять, на чьей они стороне, и как относятся к сюзеренитету Торнгарда. К крайне спорному ныне сюзеренитету.

Впрочем, кровавой бойни не желала ни одна из сторон: новоявленная княгиня проявила государственную мудрость, не отдав приказ атаковать лагерь северян. Вместо этого Кира позволила войску Оттара набрать вдоволь провизии, прикупить оружия, даже усилить свои ряды наемниками… но уж после этого убираться на все четыре стороны. Участвовать в походе торнгардского владетеля южане не собирались, погибать за его причуды желанием не горели — так что иной помощи Оттару ждать от них не стоило.

Так, с неизбежностью пришел тот день, когда ставший негостеприимным Грифондол северному воинству пришлось покинуть. И выступить на столицу — без особых надежд на победу; просто во исполнение долга. Так особо рьяный балаганщик доигрывает представление, даже когда зрители уже разошлись.

Вслед за войском Оттара в путь отправился и худощавый коротко стриженый паренек, одеянием похожий на бродячего проповедника. В королевстве, особенно в южных землях, таковых становилось все больше: принимая веру загорных стран, те охотно несли ее соотечественникам. И временами даже добивались успеха… оставаясь при этом в живых.

На третий день похода паренек (звавшийся, кстати, Свеном) нагнал-таки войско и увязался за обозом. На привалах он не таился, нередко делил трапезу с воинами и не забывал при этом отыгрывать взятую роль. Мало зная о загорных верованиях, Свен действовал по наитию: потчуя слушателей байками собственного сочинения и вкрапляя в них неизбежные в таких случаях чудеса на пару с проповедями любви к ближнему и милосердия. Об этой «изюминке» веры загорных земель юному убийце довелось слышать от другого проповедника — настоящего, с благородной сединой и одухотворенным лицом.

Про себя Свен, само собой, счел разговоры о милосердии глупостью, противной хотя бы самому его ремеслу. И в то же время признавал их естественными для благодатных краев, что располагались за южным хребтом. Иначе и быть не могло — в тех землях, где нет зимы; где нельзя умереть, лишь оставшись без крова, а еда растет чуть ли не на каждом дереве. Так почему бы хоть немного не позаботиться о ближнем своем — коли выживание себя любимого обеспечено самой природой?

Только вот загорные земли и родина Свена — далеко не одно и то же. Настолько далеко, что в успех поборников милосердия парню почти и не верилось. При взгляде на полудиких, заросших космами и бородами, воинов герцога Оттара, мысль о любви к ближнему могла возникнуть в последнюю очередь, да и то от умопомрачения. Не говоря о том, что и на «ближних» эти дикари не тянули даже для соотечественников-горожан.