– Что ж, может быть, и так. Думаю, что ты и не ходила до тех пор, пока не опустила ноги на землю. Все когда-нибудь случается в первый раз.

– Это как-то связано с тем письмом, которое было адресовано мне, но которое ты забрал у меня еще до того, как я успела хотя бы разглядеть почерк. – Она вперила испытующий взгляд своих серых глаз в лицо отца, словно бы намереваясь выведать его тайну.

Но он лишь улыбнулся и сказал:

– Ты – настоящая ведьма, гусенок!

– Значит, так оно и есть! Но если это была записка от миссис Хэмли, то почему я не могу прочесть ее сама? Мне казалось, что с того самого дня – это ведь был четверг, не так ли? – ты вынашивал какой-то план. У тебя был такой задумчиво-озадаченный вид, как у заговорщика. – Молли подошла к нему вплотную и заговорила умоляющим тоном: – Скажи, папа, почему мне нельзя хоть одним глазком взглянуть на то письмо? И почему я должна в такой спешке отправляться в Хэмли?

– Разве тебе самой не хочется поехать туда? Или ты предпочла бы отказаться?

Если бы она ответила, что не хочет никуда уезжать, мистер Гибсон был бы скорее счастлив, хотя и оказался бы при этом в весьма неловком положении. Признаться, он уже начал страшиться разлуки с нею, пусть даже ненадолго. Однако ответ дочери прозвучал совершенно недвусмысленно:

– Даже не знаю… Пожалуй, эта идея придется мне по вкусу, когда я немножко свыкнусь с нею. А сейчас я настолько растеряна и сбита с толку столь внезапным предложением, что даже не успела понять, нравится оно мне или нет. Но одно я знаю точно – расставаться с тобой мне совсем не хочется. Так почему я должна уехать, папа?

– Сейчас где-то сидят три пожилые дамы, и в эту самую минуту они думают о тебе. У одной в руках прялка, и она сплетает нитку; у нее получился на ней узелок, и она не знает, что с ним делать. Ее сестра держит в руках большие ножницы и хочет – как бывает всегда, когда у нитки нарушается ее гладкость и ровность, – обрезать ее. А вот третья, самая умная из них, присматривается, как бы распутать узелок; именно она и решила, что ты должна будешь поехать в Хэмли. Остальных же ее аргументы вполне убедили. Итак, поскольку парки[16] решили, что этот визит должен состояться, нам с тобой ничего не остается, кроме как покориться.

– Ты все шутишь, папа, но тем самым лишь пробуждаешь во мне любопытство узнать ту самую тайную причину.

Мистер Гибсон отказался от шутливого тона и заговорил вполне серьезно:

– Такая причина имеется, Молли, но сейчас я не хочу ее раскрывать. Я говорю тебе это для того, чтобы ты знала: ты – благородная и честная девочка, и ты не станешь строить догадки и предположения относительно того, в чем эта причина может заключаться… Не говоря уже о том, чтобы предпринять кое-какие практические действия, а потом сложить получившиеся маленькие открытия и узнать то, что я хочу скрыть.

– Папа, я больше не буду ломать голову над твоими резонами. Но тогда я должна буду задать тебе еще один неизбежный вопрос. В этом году у меня нет новых платьев, а из своих летних прошлогодних я уже выросла. У меня осталось всего три, которые я могу носить. Только вчера Бетти говорила о том, что мне нужны новые платья.

– Но ведь то, которое сейчас на тебе, вполне годится, не так ли? Оно такого приятного цвета.

– Да. Но… – Молли расправила подол, словно собираясь танцевать. – Папа, оно шерстяное, а потому тяжелое, и в нем очень жарко. А ведь с каждым днем погода будет становиться все теплее.

– Жаль, что девочки не могут одеваться так, как мальчики, – с некоторым нетерпением отозвался мистер Гибсон. – Откуда отцу знать, когда его дочери понадобится новое платье? И как прикажете одевать ее, если он узнаёт об этом в тот самый момент, когда платье ей нужно позарез, но его в наличии не имеется?

– Да, именно в этом вопрос! – в отчаянии воскликнула Молли.

– А разве ты не можешь обратиться к мисс Роуз? По-моему, она как раз и продает готовые платья для девочек твоего возраста.

– Мисс Роуз! У меня в жизни не было от нее ни одного платья, – с некоторым удивлением отозвалась Молли, поскольку мисс Роуз считалась в городке лучшей портнихой и модисткой. До сих пор все платья девочке шила Бетти.

– Что ж, люди полагают тебя молодой женщиной, и, пожалуй, ты должна обзавестись счетами от модистки, подобно всем остальным. Но ты ничего не получишь, пока не сможешь расплатиться живыми деньгами. Вот тебе десятифунтовая банкнота, ступай к мисс Роуз – или кому угодно еще – и немедленно купи себе все, что требуется. Экипаж Хэмли заедет за тобой в два часа пополудни, и все, что еще не готово, можно будет прислать с повозкой в субботу, ведь их люди неизменно ездят на рынок. Нет, не благодари меня! Я не желаю сорить деньгами, а еще не хочу, чтобы ты уезжала и оставляла меня одного, потому что я буду скучать. Лишь настоятельная необходимость вынуждает меня отправить тебя с этим визитом и выбросить десять фунтов на твои наряды. Ну все, теперь ступай, ты ужасно мне надоела, и я намерен разлюбить тебя как можно скорее.

– Папа! – Молли выразительно подняла палец, словно предупреждая его. – Ты опять начинаешь говорить загадками. И хотя благородство мое несомненно, я не стану обещать, что оно не уступит любопытству, если ты и дальше будешь намекать на некие недосказанные вещи.

– Иди же наконец и потрать свои десять фунтов. Разве я дал их не для того, чтобы ты замолчала?

Запасы готовой одежды мисс Роуз в сочетании со вкусом Молли отнюдь не привели к каким-то ошеломляющим результатам. Она приобрела у модистки лиловое платье из набивной ткани, поскольку его можно было стирать, а по утрам в нем было бы прохладно и приятно; Бетти подгонит его к субботе. Что же до праздников и каникул, под которыми она понимала время после полудня и воскресенья, то мисс Роуз убедила ее заказать яркий и пестрый, тончайший и легкий клетчатый атлас, который, по ее уверениям, был последним писком лондонской моды. Молли сочла, что он придется по вкусу шотландской душе ее отца. Но когда он увидел полоску ткани, которую она принесла с собой в качестве образца, то заявил, что такого клана попросту не существует и что шестое чувство должно было подсказать это Молли на месте. Однако менять что-либо было уже поздно, поскольку мисс Роуз пообещала раскроить платье сразу же, как только Молли уйдет из ее магазина.

А мистер Гибсон все утро провел в городе, вместо того чтобы отправиться в обход, по своему обыкновению. Раз или два он встретился с дочерью на улице, но не стал подходить к ней, когда оказывался на другой стороне. Ограничившись кивком или выразительным взглядом, он продолжал свой путь, ругая себя за проявленную слабость, потому что испытывал сильнейшие душевные муки при мысли о том, что расстается с Молли на неделю или даже на две.

«В конце концов, – думал он, – когда она вернется, я окажусь там же, где и был, если этот глупый малый будет упорствовать в своих фантазиях. Рано или поздно, но она должна будет вернуться, а если он вообразит, будто хранит ей верность, то придется что-то решать. Вот еще напасть!» – Вскоре он начал негромко насвистывать арию из «Оперы нищего»[17]:

Разумеется, известие о предстоящем отъезде мисс Гибсон разлетелось по дому еще до того, как в час пополудни члены семьи собрались на обед. Угрюмое лицо мистера Кокса стало источником внутреннего раздражения для мистера Гибсона, который то и дело бросал острые и полные упрека взгляды на погруженного в меланхолию юношу, напрочь лишившегося аппетита и выставлявшего свое горе напоказ. Правда, все эти демонстрации остались совершенно незамеченными Молли, которая была настолько занята своими собственными проблемами, что не обращала на окружающих ни малейшего внимания, хотя пару раз и отметила с сожалением, что пройдет еще много дней, прежде чем она вновь окажется со своим отцом за одним обеденным столом.