– Ваш сын был очень добр ко мне. Я намерена запомнить все, что он мне сказал.

– Рада это слышать, дорогая, очень рада. Судя по тому, что Роджер рассказал мне, я начала опасаться, что он прочел тебе нотацию. У него доброе сердце, но его манерам далеко до мягкости Осборна. Временами Роджер бывает грубоват.

– В таком случае мне нравится грубость. Она пошла мне на пользу. Она заставила меня понять, как дурно… ох, миссис Хэмли, я очень дурно повела себя с папой нынче утром.

Поднявшись с места, она подбежала к миссис Хэмли, бросилась ей на грудь и залилась слезами. Теперь она горевала не о том, что ее отец собрался жениться во второй раз, а о собственном непростительном поведении.

А Роджер оказался мягок и нежен если не в словах, то в поступках. Какой бы неразумной и преувеличенной ни представлялась ему скорбь Молли, она причиняла ей нешуточные реальные страдания, и юноша взял на себя труд облегчить их по-своему, что было весьма характерно для него. Тем же вечером он настроил свой микроскоп, а на маленький столик выложил все сокровища, собранные им во время утренней прогулки, после чего пригласил мать взглянуть на них. Разумеется, с нею пришла и Молли, на что он и рассчитывал. Он попытался заинтересовать девушку своими исследованиями, бережно раздувая первую слабенькую искорку любопытства, пока она не превратилась в желание расширить свои познания. Затем он принес книги по соответствующей тематике, переводя высокопарный и отчасти технический язык, коим они были написаны, на нормальную человеческую речь. Спускаясь к ужину, Молли думала о том, как вынесет все те долгие часы, что оставались до отхода ко сну, в течение которых она вольна говорить обо всем, кроме того, что занимало ее мысли. К тому же она опасалась, что уже успела утомить миссис Хэмли и прискучить ей их долгим послеобеденным tête-à-tête. Но вечерняя молитва и отход ко сну наступили гораздо быстрее ожидаемого; новое направление, которое приняли ее мысли, освежило ее, за что она была искренне благодарна Роджеру. Теперь оставалось дождаться завтрашнего дня, чтобы покаяться и принести извинения отцу.

Но мистеру Гибсону вовсе не требовались прочувствованные речи или слова. Он всегда-то избегал любого проявления чувств, а теперь, пожалуй, тоже понимал, что чем меньше будет сказано по вопросу, относительно которого они с дочерью не пришли к единому и безоговорочному согласию, тем лучше. Он прочел раскаяние в ее глазах, увидел, как сильно она страдает, и ощутил острый укол в сердце. Но он не дал ей выразить сожаление по поводу своего поведения минувшим днем, заявив:

– Ну, будет, будет. Довольно. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, моего глупого маленького гусенка, лучше, чем она знает самое себя. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор желает, чтобы ты провела следующий четверг у нее в Тауэрз!

– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она, чувствуя, как сжалось у нее сердце.

– Я хочу, чтобы вы с Гиацинтой поближе познакомились и научились любить друг друга.

– Гиацинта! – в полном недоумении повторила Молли.

– Да, Гиацинта! Глупее имени я еще не встречал. Но ее так зовут, и я должен называть ее этим именем. Я терпеть не могу имени Клэр, хотя так зовет ее миледи и все семейство в Тауэрз, а «миссис Киркпатрик» звучит чересчур официально и довольно глупо, учитывая, что она в скором времени поменяет фамилию.

– Когда, папа? – спросила Молли, чувствуя себя так, словно вдруг оказалась в чужом и враждебном мире.

– Не раньше Михайлова дня[29]. – А затем, прислушиваясь к собственным мыслям, он продолжил: – Но самое плохое заключается в том, что она увековечила собственное донельзя аффектированное имя, назвав дочь в свою честь. Синтия! Честное слово, глупость человеческая границ не имеет. Я рад, что ты у меня просто Молли, дитя мое.

– А сколько ей лет… Синтии, я имею в виду?

– Да-да, привыкай к ее имечку потихоньку. Полагаю, вы с Синтией Киркпатрик – ровесницы. Сейчас она пребывает во Франции, в какой-то школе, обучается манерности и жеманству. Но она приедет домой на свадьбу, и тогда ты сможешь с нею познакомиться, хотя, по-моему, после этого ей предстоит вернуться обратно еще на полгода или что-то около этого.

Мистер Гибсон полагал, что Синтия Киркпатрик должна вернуться в Англию, дабы присутствовать на свадьбе своей матери, однако у самой миссис Киркпатрик подобных устремлений не было и в помине. Ее нельзя было назвать решительной женщиной в полном смысле этого слова, но каким-то образом ей удавалось не делать того, что ей не нравилось, а вот то, что было ей по нраву, она делала всегда и неизменно, во всяком случае пыталась. Итак, когда мистер Гибсон завел речь о предстоящей свадьбе, она молча выслушала его предложение о том, что Молли и Синтия должны стать подружками невесты, но в душе яростно воспротивилась тому, чтобы иметь рядом с собой дочь, которая своей юной красотой будет лишь подчеркивать увядшие прелести матери. Поэтому, по мере того как дальнейшие приготовления к свадьбе начали обретать реальные очертания, она лишь укрепилась в своем мнении, что Синтия должна безвестной оставаться в Булони.

В ту первую ночь после помолвки с мистером Гибсоном миссис Киркпатрик отправилась в постель, предвкушая скорое замужество. Она смотрела на него как на освобождение от рабства, коим стало для нее содержание школы, причем школы убыточной, в которой учениц едва насчитывалось для того, чтобы оплачивать аренду, налоги, еду, стирку и приглашение учителей. Она не видела причины, по которой должна возвращаться в Эшкомб, разве что только затем, дабы завершить свои дела и уложить одежду. Она надеялась, что пыл и страсть мистера Гибсона заставят его настаивать на немедленной женитьбе и на том, чтобы она не возвращалась к своей каторжной работе директрисы, а оставила ее раз и навсегда. Миссис Киркпатрик даже мысленно составила прочувствованную и страстную речь, обращенную к нему, достаточно убедительную, чтобы поверить в нее самой и заглушить угрызения совести, которые непременно начнут терзать ее после того, как ей придется сообщить родителям своих учениц о том, что она не намерена возобновлять обучение и что им предстоит искать новое место учебы для своих дочерей всего лишь за неделю до окончания летних каникул.

Холодным душем для миссис Киркпатрик стал разговор за завтраком на следующий день, когда леди Камнор начала строить планы относительно дальнейших намерений и обязательств двух влюбленных не первой молодости.

– Разумеется, вы не сможете вот так просто взять и бросить школу, Клэр. Свадьба не может состояться ранее Рождества, но это и к лучшему. Мы все как раз соберемся здесь, в Тауэрз, да и дети получат удовольствие, когда съездят в Эшкомб и посмотрят, как вы выходите замуж.

– Думаю… боюсь… полагаю, мистер Гибсон не согласится ждать так долго. В подобных обстоятельствах мужчины склонны проявлять нетерпение.

– Какой вздор! Лорд Камнор рекомендовал вас своим арендаторам, и, я уверена, ему не понравится, если им придется столкнуться с какими-либо неудобствами из-за этого. Мистер Гибсон непременно согласится со мной. Он – человек крайне здравомыслящий, иначе не был бы нашим семейным доктором. Но оставим это. Скажите, как вы намерены поступить со своей маленькой девочкой? Вы уже все устроили?

– Нет. Вчера для этого совершенно не было времени, а когда человек пребывает в волнении, ему трудно думать обо всем сразу. Синтии уже почти восемнадцать, то есть она достаточно взрослая, чтобы стать гувернанткой, если он этого захочет. Но я так не думаю, он производит впечатление человека ужасно доброго и щедрого.

– Что ж, я обязана выделить вам время сегодня на обустройство кое-каких ваших дел. Не тратьте его на всякие сентиментальные глупости, вы для этого слишком взрослая. Вам нужно найти друг с другом общий язык, ведь, в конце концов, речь идет о вашем собственном счастье.