«Чудеса и приключения» (2000, № 6).

Запись В. Г. Титаренко.

Московский популярный журнал «Чудеса и приключения» («ЧиП») не раз обращался к теме загадочной гибели Сергея Есенина. Печатались здесь и статьи, доказывающие факт убийства великого русского поэта. Одна из таких публикаций всколыхнула память майора запаса Виктора Титаренко, слышавшего более 20 лет назад жутковатое хмельное откровение старого и больного человека, который неожиданно признался:«.. вот этой самой рукой я лично застрелил Сергея Есенина!». И затем недавний «выпускник» ГУЛАГа рассказал душеледенящую историю, произошедшую в конце декабря 1925 года в печально известной гостинице «Англетер».

Исповедь показалась тогда офицеру бредом сумасшедшего — настолько она расходилась с хрестоматийными представлениями.

Наступили иные времена. Многое из тайного прошлого стало явным — вот и решился 52-летний Титаренко поведать о давно услышанном. Запись воспоминаний преступника получилась ошеломляющей.

Если бы в какой-либо другой стране появилась сенсация, раскрывающая тайну гибели национального любимца, средства массовой информации захлебнулись бы от комментариев и разрисовали бы злодея от пяток до макушки. Ничего подобного в наших палестинах не случилось. Как говаривал Надсон: «Кричи, буди, никто не отзовется. //Уныние, бессилие кругом». (- Исповедь негодяя поддается проверке, в том числе и I документальной.

Зверски оборвали жизнь замечательного лирика два нелюдя. Одного из них, чекиста-террориста Якова Григорьевича Блюмкина (1900–1929), международного разбойника, мастера «мокрых дел», давно подозревали в изуверстве. И вот — потрясающее подтверждение из первых рук. Правда, существуют мнения лиц, близких к профессиональным владельцам секретов, что в дни есенинской трагедии Блюмкина в СССР не было. Лукавят господа. За день до вынесения приговора троцкистскому холую он сам писал в «Краткой автобиографии»: «Год (1925–1926) я работал в Наркомторге, в это время он организовывал сеть осведомителей в создаваемом тогда профсоюзе совторгслужащих.

Блюмкин вращался в кругу московской литературной богемы, сам пописывал и публиковал плохонькие стишки. На раннем этапе знакомства Есенин видел в нем воплощение «безумства храбрых», дарил ему свои книжки (автографы известны). Позже между ними наступило резкое охлаждение, доходившее до чуть ли не смертельных конфликтов.

Мимоходом: Блюмкин был мастером подделки чужих почерков. Говорят, он «рисовал» для наивных эмигрантов письма попавшего на Лубянку и якобы раскаявшегося террориста Бориса Савинкова (читайте по этому поводу «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына). Вполне возможно, что «Яша» сфальсифицировал и «До свидания…». Таковы контуры пугающего портрета одного из «мокрушников».

Имя другого мерзавца возникает впервые. 27 декабря 1925 года, поздним воскресным вечером, выстрелом из нагана поэта уложил Николай Леонидович Леонтьев (находившийся рядом Блюмкин нанес рухнувшему Есенину сильнейший удар в лоб — вероятно, рукояткой пистолета). Теперь, спустя 80 лет после трагедии, можно окончательно и уверенно сказать: именно таковы последние мгновения жизни великого певца России. В одном из архивов сохранилась фотография (оригинал!) его мертвого лица (снимок с пометкой: «Не выдавать!») — она подтверждает действия убийц: над правым глазом заметно пулевое отверстие.

Прежде чем прокомментировать записанное Титаренко признание варвара, приведем некоторые штрихи его биографии.

Николай Леонидович Леонтьев — почти ровесник Блюмкина; родился в Петербурге в семье потомственного почетного гражданина Леонида Васильевича Леонтьева (сведения о матери уточняются). Отец будущего вурдалака, хотя происходил из купцов, гордился своим древним дворянским родом: в нем — знаменитые воеводы, государственные мужи, ученые, литераторы, военачальники и пр.

Примерно в 1917 году Николай Леонтьев окончил кадетский корпус и, по моде тех бурных лет, ринулся в революцию. Познакомился с Блюмкиным, имя которого, как убийцы германского посла Мирбаха, пользовалось почетом у молодых задир (однажды смельчаку жал руку поэт Николай Гумилев). В годы Гражданской войны Леонтьев стал чекистом и вместе с Блюмкиным служил в личной охране Льва Троцкого, курсировавшего в карательно-пропагандистском «Поезде наркомвоена». Позже — сотрудник ОГПУ в Петрограде и в Москве. Когда поползли слухи о насильственной смерти Есенина, Блюмкин отправил подельника подальше от любопытных глаз в Сибирь — с целью внедрения в отряд белого атамана Семенова. Чекистского лазутчика там быстро раскусили, и он вынужден был слать в Москву дезинформацию. Затем «двойник» вместе с своими новыми хозяевами оказался в Монголии. В августе 1945-го Леонтьева-изменника арестовали, судили и дали на «полную катушку» — 25 лет. Подлец оказался живучим зеком. Последние годы отбывал в лагере поселка Ургал Хабаровского края, где после освобождения остался на поселении и где с ним встречался Виктор Титаренко. Обратимся к записи его воспоминаний, чтобы отделить зерна от плевел.

Первая и главная оплошность Леонтьева — вздор о том, что у Троцкого и Есенина «ходила в любовницах» одна и та ре ленинградская «певичка». Узнав-де о сопернике, темпераментный Лев пришел в ярость и приказал его хорошенько отдубасить и проч. (но не убить). Сегодня, когда биографии «демона революции» и поэта расписаны чуть ли не по дням и по часам, верить леонтьевской глупой фантазии нелепо.

У Троцкого имелось немало куда более серьезных причин «проучить» Есенина: «контрик», на всех углах кроет советскую власть, автор послания в защиту Иисуса Христа, в котором высмеян Демьян Бедный, надоел своими стихами о лапотной Руси, собрался от суда бежать за границу, наконец, националист, позволяющий дерзкие выпады лично против него, «архитектора революции» («Не поеду в Москву, пока Россией правит Лейба Бронштейн… Он не должен править». Эти слова Есенина записал в Берлине литератор-эмигрант Роман Гуль).

Полезно помнить — в декабре 1925 года шел XIV съезд РКП(б); Сталин дал успешный бой оппозиционерам. Истеричный вчерашний «вождь» в таком повороте событий видел происки антисемитов, о чем просил подробнее проведать Николая Бухарина (сохранилась копия письма к нему). Разъяренный поражением, амбициозный «раненый Лев» набросился на Есенина, ставшего жертвой политических разборок.

Леонтьев сообщил, что он и его начальник Блюмкин спланировали привезти тайно Есенина в «Англетер», где и свершилось святотатство. Это полуправда, возникшая или по забывчивости, или, что вернее, из желания все-таки не разглашать действительного хода преступления. Воспоминатель говорил: поэта-де заманили в гостиницу в день его приезда в Ленинград (24 декабря) под предлогом «обмыть встречу».

Дело складывалось иначе. Когда Есенин приехал в город на Неве, троцкистские холуи его сразу же арестовали и четыре дня допрашивали. Полагаем, на последнем допросе «с пристрастием» поэт оказал бурное сопротивление; Леонтьев в него выстрелил, а Блюмкин добил, после чего мертвое тело по указанию Троцкого (по спецсвязи) перетащили в 5-й номер «Англетера», где состоялся кощунственный спектакль «самоповешения».

Леонтьев намеренно все упростил, так как раскрытие всей тайны убийства слишком не соответствовало официальной версии и грозило ему, недавно выпущенному из заключения, новым арестом и смертью. Скажи Леонтьев о незаконном аресте поэта и допросах его с негласной санкции Троцкого — подтвердилась бы история о подпольной организации противников Сталина. Членом этой банды, по сути, и состоял Леонтьев, замешанный в большой и опасной политике, где скошенных голов не считают.

Блюмкинский прихвостень утверждает, что в 5-м номере «Англетера» он стрелял дважды: первый раз — в напавшего на него Есенина, второй выстрел — в пол — оказался случайным. И якобы никто в отеле не всполошился. Да, выстрелы прогремели, но не в «Англетере» — их бы обязательно услышали соседние жильцы, работники гостиницы, и прибежали бы на шум, — а в пыточной другого дома, где поэт подвергся экзекуции. Поэтому придумка Леонтьева о завернутом в ковер теле, вынесенном на балкон на «сильный мороз» (проверено: температура на улице была -5°), преследовала все ту же задачу — скрыть действительное место убийства. Однако ковер или какая-то дерюжка все-таки существовали, был и завернутый в него или в нее труп, но переносили его не на балкон — с целью скрыть злодеяние от возможных любопытных глаз, а перетащили из помещения, где состоялась казнь, в «Англетер», где произошла инсценировка самоповешения. И, вероятнее, мертвеца транспортировали не Блюмкин и Леонтьев, а какие-то гэпэушные пьяные громилы. Их видели горничная и уборщица 5-го номера Варвара Васильевна, успевшая перед смертью признаться знакомой о запомнившейся ей жутковатой сцене, и дворник Василий Спицын, бросившийся к телефону звонить домой коменданту отеля Василию Назарову (по воспоминанию его вдовы, Антонины Львовны, ныне покойной).