– Схватку? – не совсем понял Михал, сморщившись наблюдая за манипуляциями бутылки в руках кузена.
– Я образно выражаюсь. Надо наш план по коронации Янки Собесского активизировать. Поговори с Собесским, а я нажму на Любомирского.
– На Любомирского? – удивленно посмотрел на кузена Михал. – Зачем? У него же авторитет преданного человека именно Яну Казимиру! Он ведь единственным в Польше за него заступился при войне с Карлом Густавом! Как он может нам помочь?
– Он пусть и слывет преданным человеком нашего Янки, – хитро улыбнулся Богуслав, – но уже давно недоволен им и ищет замену. Ян Казимир наступает на вольности польской шляхты, которые по его мнению, и вполне справедливому, зашли слишком далеко. А вот Юра Любомирский так не думает. Тем более, что он родня нашему Самулю Кмитичу. И я знаю, они в очень хороших отношениях, пусть и мало общаются. То есть, Ежи, или Юрий, как нам угодно, наш человек. Наш, и у него, к тому же, большое влияние в Польше. Я более влиятельного и активного человека там из наших не знаю. Если Ежи уговорит ляхов продвинуть кандидатуру Собесского на трон, то будь уверен, половина, как минимум, польской шляхты за него проголосует.
– А разве Ежи захочет нам помогать с Собесским?
– Уже помогает, – Богуслав продолжал хитро улыбаться, держа рюмку с резко пахнущим ромом за ножку двумя пальцами, – я с ним списывался, а потом и встречался уже тогда, два года назад, сразу после нашего с тобой разговора на сейме. Любомирскому тоже хочется быть около трона, но наш Янка со своей стервозной женкой его не пускают. Наши августейшие персоны по большому счету обязаны Любомирскому жизнью. Ведь это он их приютил, когда они гонимые всеми бежали в Силезию! И он считает, что его услугу наша венценосная пара явно не оценила по достоинству. У Любомирского, таким образом, собственный интерес к отставке Яна Казимира – принципиальный, – и Богуслав многозначительно поднял вверх указательный палец, – тут мы с ним союзники. Очень хорошо, что Любомирскому по большому счету наплевать, кто же займет трон. Он готов помогать любому, чтобы ему потом отплатили и приблизили к власти. Но, разумеется, помогать нам Ежи будет за деньги. И вот тут нажми на Собесского. Скажи, что надо сброситься. Ведь и для него, дурака, стараемся. Пусть половину суммы заплатит он, а половину мы с тобой. Так будет честно. Ибо Любомирский за бесплатно, как сейчас, корячиться будет недолго. Думаю, он с Яном и рассорился частично из-за денег. Видимо, наш Янка пожадничал отблагодарить своего спасителя. И вот я на Любомирского много ставлю в этом деле. Он должен подтолкнуть всю польскую шляхту, чтобы они заставили Яна Казимира уйти в отставку. Надавить и на императора Австрии. Вот тогда и покатится ко всем чертям собачьим наша интриганка Мария Гонзаго со своими лягушачьими французами, бурбонами и бенидиктами.
– Это все хорошо, – Михал колебался, с сомнением закусывая губу, – но что-то я не очень доверяю Любомирскому. То он за Яна Казимира, то он против.
Михалу, честно говоря, противна была вся эта дурно пахнущая как ром кузена политическая каша, что заваривал Богуслав с Любомирским. Ежи Любомирский, конечно же, герой, спас крестного в свое время. Но чего сейчас-то так сильно на него взъелся? Какую благодарность он ждет? Чего ему не хватает и чего не заплатил Ян Казимир? Боже! Как это низко и подло ждать некую огромную благодарность за раз содеянное добро! Почему так корыстно и бестыже устроен свет!?.. Михал тяжело вздохнул, страдальчески взглянул на Богуслава, явно не желая пить вонючий ром.
– Так выпьем за то, чтобы Любомирский нас не подвел, – Богуслав поднял ром, чокнулся с Михалом и залпом выпил, слегка скривившись, запил кофе. Михал же поперхнулся и закашлялся. Большей дряни он в жизни еще не пил…
Воевать Пацу, к счастью, не пришлось: Свидерский распустил свою конфедерацию, и вот теперь литвины объединялись, чтобы вдарить по основному врагу, укрепившемуся на восточном берегу Днепра. Здесь окопалась почти стотысячная армия Московии, против которой литвины и поляки смогли сообща выставить всего лишь тридцать две тысячи ратников. Да, какие бы трудности ни переживал московский царь, население его страны, в два с половиной раза превышающее довоенное население Великого Княжества Литовского, Русского и Жмайтского, все же смогло наскрести приличные силы для нового пушечного мяса. Ну, и исчезнувшие серебряные и золотые монеты возымели свое магическое действо: имелось и достаточно наемников, на которых последние золотые да серебряные монеты и ушли. Таким образом, в 1663 году под рукой царя в восточной Литве насчитывалось с учетом лояльных к царю казаков все 122 000 человек. Ну, а если к этой силе прибавить гарнизоны, все еще сидящие по захваченным литвинским крепостям и городам, то общие силы царя насчитывали в Литве более двухсот пятнадцати тысяч человек. Огромная армия, выбить которую тридцатитысячной литвинской казалось абсолютно нереальной задачей. Вот почему Хованский считал, что теперь его черед расквитаться за нанесенные поражения. Вот почему держался столь самоуверенно и дерзко с Кмитичем. «Сейчас мое время, – писал царю Хованский, – дай мне, светлый государь, побольше ратников и оружия, и я клянусь, что приведу тебе живым или мертвым полковника Кмитича, а его хоругви брошу к твоим пресветлым ногам!» Но и царь осторожничал в раздаче людей Хованскому. Какой бы большой ни была московская армия в Литве, у литвинов была и своя огромная сила, куда как больше пугавшая московских воевод, чем даже армия ВКЛ: это повстанцы, простые литвинские крестьяне, городские мещане, мелкая шляхта, сидевшие по лесам и вёскам. Никто толком не мог сказать, сколько же действует по всей стране этих повстанцев. Пятьдесят ли тысяч? Сто, а может и все двести тысяч? За одну лишь осень 1662 года армия царя потеряла при нападении «лесных братьев» убитыми и пленными, а также покалеченными до тридцати пяти тысяч своих желдаков, стрельцов и казаков. Повстанцы действовали дерзко, быстро, устраивали засады, ловушки и не вступали, как литвинская армия, в открытые бои с захватчиками. Повоевав в отряде Багрова, Кмитич также понял, что страну спасут скорее они, повстанцы, чем малочисленная армия Речи Посполитой с ее вечными передрягами и проблемами то с конфедератами, то с выплатами денег, то с назначением польного гетмана.
Возможно именно поэтому в отличие от Михала и Богуслава, Кмитича вопрос конкретной личности нового польного гетмана не особо волновал. Да, оршанский полковник также предпочел бы видеть на этом посту Богуслава, Михала или же хорошего боевого товарища Алеся Полубинского, но… Если Пац, то пускай Пац – полагал оршанский князь. Кмитичу было по большей части все равно, кто возглавит армию, лишь бы она вновь была единой и без враждующих лагерей и конфедераций. Теперь, после объединения армии, Кмитич, облегченно вздохнув и воспользовавшись затишьем, уехал в Россиены, чтобы снова увидеть маленького Януша и жену. Там, в Жмайтии, от земель которой война откатилась достаточно далеко, пан Кмитич окунался в совершенно иной мир, мир без войны с неспешно текущей почти райской жизнью, с метеными чистыми улочками и отштукатуренными аккуратными домишками, мерным боем часов на башне и гулом колокола православной церквушки. Там он падал в объятия любимой жены Алеси Биллевич, катал на коне подрастающего четырехлетнего Януша, красивого мальчугана со светлыми отцовскими завитушками волос и материнскими большими карими глазами. Но каждый день Кмитич вскакивал в пять утра и босиком пробегал по снегу пару верст. Каждый вечер упражнялся в стрельбе из пистолета и фехтовал на сабле против двух соперников.
– Не мучь себя! Отдохни от войны! – умоляла его Алеся, но Кмитич качал головой: – О, нет, любая моя, Алесенька! Если хочешь, чтобы я живым вернулся, то расслабляться здесь мне никак нельзя. Меня там ждет серьезный соперник, отчаянный дуэлянт. – Кто? – большие глаза пани Биллевич-Кмитич стали еще больше от страха и удивления.
– Князь Хованский, – улыбнувшись отвечал ее муж, – противник суровый и злой! Вызвал меня на дуэль со всей своей армией. Ну, что ж, будет теперь ему поединок!..
