Видение пятое Он любил «картошку в шинели» и женщин от Chanel (№ 5, № 7, в арифметической прогрессии). Корона империи — в кровь красная шпинель. Адмиралтейский шпиль в небе шпилькой в волосах девы, но странное дело — где эта дева теперь?! В жизни тоже бывают пробелы, у тех, кто отличает зёрна от плевел! * * * В Маяковского игры: куплю фарфоровый Glock [4], пущу пулю в висок. Тонкой струйкой наискосок Бордо потечёт по «главному» блюду. Не услышу крик той, что на ужин придёт. Лилечка – Лялечка — Милочка – Ниночка — Кирочка – курочка — служанка, в конце концов! * * * Я лежал, раненный, на травяной подстилке, в сарае для скота и, казалось, бредил! Позже я прочитал в каком-то научно-популярном журнале, что такое бывает, что это воспоминания о моих прошлых жизнях, которые спонтанно возникают, когда человек находится на грани жизни и смерти. * * * Днём была нестерпимая жара, и мне без конца хотелось пить, а ночью – холод, который основательно пробирал до самых костей. Черноокая худая женщина безмолвно приносила мне воды и лепёшек на вонючем козьем молоке. Однажды ночью ко мне прибежала мышь. Обыкновенная серая мышь, которая благополучно живёт в старых хозяйственных сараях. Она стала ловко собирать хлебные крошки с дубового настила. Почти каждый день наведывался мой товарищ с хрупкой ампулой пенициллина в грязном кармане цвета «американского рубля» — значит, виделся с санитаром Вороновым, значит, «тяжелых» больше нет! И служебная машина в близлежащую санитарную часть ради меня одного, естественно, не поедет! Зачем же лишний раз мельтешить перед глазами у дудаевцев, к тому же с «грузом триста»?! – Здорово, брат! — криво ухмыляется мой «непутёвый ангел». — Тут Воронов лекарство эффективное тебе передал! — размахивает товарищ трёхкубовым шприцем и тянет руки к своему нагрудному карману. – Ты прикинь, полевой госпиталь чечены вырезали! — обязательно делится Севка последними новостями. – А как так? Разве такое может быть? — удивляюсь я безжалостной кровожадности. — Там же раненые! * * * Стрижи расстрижены в монахи в пух и прах. Стрижи расстреляны, рубахи красны. Расстреляны, расстелены на снегу. Кречет Гаврош — известный персонаж романа «Отверженные» Виктора Гюго. Он храбрый. Он отзывчивый. В нём бурлит жизнь, но он трагически погибает на парижских баррикадах. Я так не хочу! Все его зовут просто – Кречет. На нём нет никаких знаков отличий, но все от мала до велика, по количеству звёздочек на погонах, его уважают и беспрекословно выполняют его приказы – Гаврош, скажи мне, — обращается ко мне мужчина средних лет, седой, как лунь, на посиделках за банальной бутылкой водки, — какая она, твоя война? – Усталая! – оторопев, произношу я и, выдохнув, добавляю: — Везде смерть липкая и зловонная! Вот она мне где уже, эта война! — стучу я ребром раскрытой ладони по горлу. – Не делай так никогда, слышишь! Так просят о помощи глухонемые, когда идут ко дну! — умоляюще произносит Кречет. – Мы! Мы же идём ко дну! Тихо и молча идём ко дну! — кричу я, словно слабослышащий глухонемому. Нас быстро смаривает от пол-литра, и мы пусть и тревожно, но засыпаем на бетонном холодном полу раздолбанной пятиэтажки. – Хеликоптер найн! Найн хеликоптер! — кричит во сне товарищ полковник. Да, вертолёт за нами не прилетит ни сегодня, ни завтра. * * * Не ищи меня средь заросших могил, освещённых луной. Завернули в рубаху прах чужой земли. Замесили кисель на крови. Лови губами, слов на ветер не кидал! Лицо умоет дождь — как долго я тебя искал! А фонари жгут небо до зари, а небо не прощает нам долги. Немая сцена: встретились глаза, а в небе вертолётик-стрекоза летит, не знает, что разобьётся. А в воздухе повисла тишина, повисла и рассекла мечом. Из светлых глаз твоих слеза упала искрой на плечо, а в небе вертолётик-стрекоза, рисуя мертвую петлю, рискует. Теперь он знает, что не вернётся… вернутьсяИмеется в виду пистолет Glock 17 австрийской фирмы Glock. |
