— Давить их, фашистских гадов, будем, как клопов,— произнес Александр Беляев.— У наших танков пушки, а у них пулеметы. У нас танкисты кто? Орлы боевые! Ты слыхал о Поле Армане, как он расправился с фашистскими танками? Мы стараемся использовать его боевой опыт.

Эта задушевная беседа участников боев на Хараме положила начало нашей большой личной дружбе.

— Все, что можно будет сделать артиллеристам-зенитчикам для обеспечения безопасности танкистов, будет сделано, — обещал я своим фронтовым друзьям-соотечественникам.

В свою очередь, они мне обещали привезти с поля боя трофейное стрелковое оружие, которого у нас не хватало.

На Хараме танкисты были введены в бой у горы Эль Пингаррон. Ведомые командирами рот Погодиным и Цаплиным, республиканские танкисты смело врывались в боевые порядки озверелых фалангистов и марокканцев, давили их пулеметные гнезда, артиллерию, вели бой с итальянскими «ансальдо» и решили судьбу боя в пользу своей пехоты. Им нелегко доставался успех. На Хараме фашисты впервые ввели в бой немецкие противотанковые пушки, применявшие термитные снаряды, те пробивали даже крепкую броню советских танков Т-26. От них погибли командир танковой роты Павел Цаплин и командир взвода Георгий Селезнев, получившие посмертно звание Героев Советского Союза.

В сражении на реке Хараме единственным советским добровольцем-артиллеристом, находившимся в распоряжении Н. Н. Воронова, был Николай Гурьев — любимец не только Николая Николаевича, но и всех наших добровольцев. Колю Гурьева мы ценили как хорошего товарища и уважали за смелость и отвагу. Он сочетал в себе качества отличного артиллериста и разведчика важнейших целей в расположении противника. В подразделениях республиканской пехоты он выдвигался вперед, выявлял цели и безошибочно наносил их координаты на карту.

В один из дней напряженного боя на Хараме с ним произошло следующее. Увлекшись разведкой целей, он не заметил, как оказался на территории противника, обстреливаемой республиканской артиллерией.

С передового командного пункта Н. Н. Воронов вел тщательное наблюдение за полем боя. В стереотрубу с многократным увеличением местности, люди и предметы видны как на ладони. Он заметил там знакомую фигуру Николая Гурьева. Рядом с ним взметнулся огненно-рыжий султан, и артиллерист-разведчик исчез. Дрогнуло сердце Николая Николаевича — погиб отважный артиллерист...

Весть о гибели Николая Гурьева быстро побежала по проводам телефонных линий и дошла до советских добровольцев, сражавшихся на Хараме. Докатилась она и до меня. Позвонил с передового командного пункта дивизии Листера Александр Родимцев:

— Ботя, ты слыхал о Коле Гурьеве?

— А что с ним?

— Миша, нет больше нашего веселого друга, незаменимого тамады. Нет больше Коли Гурьева, убит...

— Откуда, Саша, у тебя такие данные? Как ты об этом узнал?

— Мне только что сообщил об этом Вольтер. Он со слезами на глазах поделился горем, рассказал, как это случилось. Но об этом позже, надо о горестном для нас событии сообщить Ване Татаринову в Эль Пардо.

С глубокой болью в душе приходилось верить тяжелой вести. В случившемся проявился суровый закон войны. Каждый из нас мог так же погибнуть здесь, на Хараме. Так, очевидно, думал не только я.

Каковы же были радость, удивление всех советских добровольцев, когда живой и невредимый Коля Гурьев появился на командно-наблюдательном пункте артиллерии. Какая это была радость для Вольтера!

По телефону слышу голос Гурьева, так знакомый мне:

— Омбре, ке ай?

— Коля, друг, жив? Как выбрался из объятий смерти? Расскажи, дорогой друг. Я счастлив вновь слышать твой голос...

— Миша, все произошло так: топаю я в боевых порядках царицы полей — нашей пехоты, высматриваю, где у фашистов огневые точки. Ищу другие цели для поражения. Увлекся и не заметил, как отошла наша пехота. В суматохе боя фашисты меня не заметили. Не разглядели, не очухались. По ним долбит наша артиллерия, недалеко от меня разрывается снаряд, и я мгновенно падаю в оказавшуюся рядом со мной воронку. Оглушенный, засыпанный песком, пылью и грязью, лежу несколько мгновений, затем поднимаю голову, оглядываюсь вокруг себя и вижу — кругом меня фашисты. Как быть? Что делать? Не попадать же в плен к «ихос де путас фасистас». Застрелиться? Нет, всегда успею — такая мыслишка вертится в моей буйной головушке.

Спасает меня русская смекалка: рядом лежит труп убитого фашиста. Долой с него пилотку с кисточкой, манту (накидку). Весь этот реквизит напяливаю на себя, вылезаю из воронки (будь она благословенна — спасла мне жизнь!), ловлю момент и гигантскими скачками (никогда так не бежал, даже на спортивных состязаниях) скрываюсь в кустарнике. Вбегаю в оливковую рощу, сбрасываю фашистскую одежду (чтобы свои не убили), мчусь снова в боевые порядки нашей пехоты, не потеряла бы она меня опять! Вот такая история!

— Коля, прямо не верится, что ты жив и здоров, а мы уже оплакивали тебя, твою гибель...

— Ха-ха-ха, если оплакивали, буду знать при жизни, а то поди узнай об этом после смерти,— смеется Николай Гурьев.

За две недели кровопролитных боев на реке Хараме фашисты добились немногого. Это нельзя было назвать их победой. Победили республиканцы, сорвавшие план захвата Мадрида. В узкой полосе шириной до 12 и глубиной 3-5 километров фашисты овладели незначительной территорией ценой огромных потерь в людях и боевой технике. После 27 февраля на всем фронте Харамского сражения наступило затишье.

При подведении итогов боевых действий интернациональной зенитно-артиллерийской группы мы порадовались. К концу сражения на Хараме она уничтожила 19 фашистских бомбардировщиков, 11 итальянских танков, более эскадрона марокканской конницы и нескольких пулеметных точек врага.

Успех республиканских войск на Хараме был обеспечен стойкостью и мужеством испанских и интернациональных формирований, героическими действиями советских добровольцев-летчиков, танкистов, пехотинцев и артиллеристов, находившихся в рядах интербригад, Во многом обязаны были республиканцы неутомимой деятельности советников: К. А. Мерецкова, Н. Н. Воронова, П. И. Батова, Р. Я. Малиновского, Я. В. Смушкевича, Н. Н. Нагорного, А. И. Родимцева.

По окончании сражения на Хараме фашисты, мстя за провал своего плана окружения и захвата столицы Испанской республики, возобновили массированные налеты авиации на Мадрид, прикрываемый батареями зенитно-артиллерийской группы и истребительной авиацией.

...Пронзительно воют авиационные моторы, идет напряженный воздушный бой в небе Мадрида. В городе развернуты все пять батарей зенитной артгруппы. Отражением налета фашистской авиации руководят генерал Дуглас и коронель Майер.

Дуглас поглощен воздушной схваткой и в ответ на замечание Майера об улучшении взаимодействия истребителей и зенитной артиллерии некоторое время молчит. Порывистый, решительный, без головного убора, в короткой кожаной куртке, он как бы перенесся в небо и воюет там среди летчиков-героев. В этот миг для него не существует ничего важнее. Он роняет:

— Да, конечно, конечно... все вопросы решим после…

— Надо решать как можно скорее, Яков Владимирович,— настаивает старший советник по противовоздушной обороне Центрального фронта.

Налет фашистской авиации отражен, небо Мадрида очищено от вражеских стервятников, и Дуглас обращается к Майеру:

— Теперь, если не возражаешь, Николай Никифорович, сейчас же поедем в Алкалу-де-Эйнарес на аэродром к моим соколикам, будем договариваться о взаимодействии истребителей и зенитной артиллерии.

Поехали, прихватив с собой меня. На аэродроме нас поджидал помощник Дугласа по истребительной авиации камарада Хулио, улыбчивый, добродушный на вид человек с типично русским лицом.

В низком, полуподземном и закамуфлированном помещении располагались пилоты разных национальностей. По всему видно было, что они составляют единую интернациональную семью, центром которой, ее ядром были советские летчики-добровольцы. Их безошибочно можно было узнать по внешнему подтянутому виду и каким-то другим едва уловимым чертам. Старший по должности в истребительной авиационной группе летчик Иван Копец, уверенный в себе красавец (скорее всего, уверенность и отличала наших добровольцев-летчиков), пристально рассматривал прибывших людей. С ним рядом круглолицый крепыш, один из лучших летчиков-истребителей Георгий Захаров и молчаливый молодой пилот Сергей Плыгунов. К ним присоединились свободные от боевых дежурств летчики-истребители.