Я выехала за пределы города, в нетерпении крепко сжимая руль. Половина третьего, а на дорогах уже пробки. Кошмар!

Спустя сорок пять минут я увидела Женевьеву Тротье, пропалывающую помидоры позади выцветшего зеленого дома, в котором они раньше жили вместе с дочерью. Услышав шум, женщина подняла голову и смотрела, как я выхожу из машины и пересекаю двор.

На Тротье были ярко-желтые шорты и слишком широкий для ее небольшой груди топ на бретельках. Она смотрела на меня весьма дружелюбно. На плечах и спине поблескивали капельки пота, повлажневшие волосы обрамляли лицо прилипшими к коже завитками.

Мадам была моложе, чем я думала.

Когда я объяснила, кто я такая и зачем приехала, ее дружелюбие сменилось глубокой печалью. Поколебавшись несколько мгновений, она отложила в сторону мотыгу, поднялась на ноги и стряхнула с ладоней землю. Нас окутывало облако запаха помидоров.

— Давайте пройдем в дом.

Подобно Моризет-Шанпу, Тротье опустила голову и не спросила, какое я имею право задавать ей вопросы.

Я последовала за ней по дорожке между грядками, внутренне готовясь к предстоящему трудному разговору. Нижний край широкого топа Женевьевы при ходьбе раскачивался из стороны в сторону. По ее ногам хлестала трава.

Фарфоровые и деревянные поверхности в чистенькой кухне, залитой солнечным светом, поблескивали. На окнах висели желто-белые льняные занавески. На дверцах шкафов и на выдвижных ящиках желтыми пятнами выделялись круглые ручки.

— Я приготовила лимонад, — сказала Женевьева, устремляясь к холодильнику.

— Спасибо, не откажусь.

Я села за стол, а она высыпала несколько кубиков льда из пластмассового контейнера в два стакана, наполнила их лимонадом и, поставив на стол, села напротив, избегая встречаться со мной взглядами.

— Мне очень трудно разговаривать о Шанталь, — произнесла она, рассматривая содержимое своего стакана.

— Я понимаю и искренне вам сочувствую.

Она скрестила руки на груди и сильно напряглась:

— Вы приехали, чтобы сообщить мне какую-нибудь новость?

— К сожалению, нет, мадам Тротье. Но и каких-то определенных вопросов не собираюсь вам задавать. Хочу спросить об одном: не вспомнились ли вам по прошествии времени какие-нибудь детали, что-то такое, чему раньше вы не придали значения?

Ее взгляд был по-прежнему прикован к лимонаду. Где-то на улице залаяла собака.

— Может, после последнего разговора с детективами в вашей памяти всплыла какая-нибудь важная подробность о дне исчезновения Шанталь?

Ответа не последовало. Было жарко. Пахло дезинфицирующим средством.

— Знаю, что для вас эта беседа — настоящая пытка, но поймите: для поимки убийцы Шанталь нам все еще требуется ваша помощь. Может, что-нибудь не дает вам покоя? Может, вы постоянно о чем-то думаете?

— Мы поругались.

Опять! Чувство вины, желание забрать назад последние слова, заменить их другими.

— Шанталь отказалась есть, заявив, что начинает толстеть. — (Все это я знала из записей в отчете.) — Наверняка вы ее видели. Она не начинала толстеть, она была красивая. И такая молодая.

Взгляд Женевьевы наконец-то устремился на меня. По ее щекам потекли слезы.

— Мне очень жаль, — произнесла я со всей нежностью, на какую только была способна. — Шанталь чувствовала себя несчастной?

Ее пальцы крепче обхватили стакан.

— В том-то и дело, что нет! Воспитывать ее было легко. Она любила жизнь, всему радовалась, постоянно строила на будущее сотню планов. Даже наш развод с мужем не восприняла как трагедию.

«Интересно, это правда или ретроспективное преувеличение?» — подумалось мне.

Я помнила из отчета, что родители Шанталь развелись, когда ей было девять лет. Ее отец жил где-то в городе.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь о последних неделях жизни Шанталь? Вы не заметили в ней каких-нибудь изменений? Может, у нее появились новые знакомые? Кто-нибудь стал ей звонить?

Женевьева молча покачала головой. Нет.

— Возникали ли у нее какие-нибудь проблемы в общении с окружающими?

Нет.

— Кто-нибудь из ее друзей вызывал у вас сомнения?

Нет.

— У нее был постоянный парень?

Нет.

— Она ходила на свидания?

Нет.

— Может, в учебе у нее что-нибудь не получалось?

Нет.

Беседа не клеилась.

— А о дне исчезновения Шанталь вы не желаете что-нибудь рассказать?

Женевьева взглянула на меня отчужденно.

— Что именно между вами произошло?

Она отпила из стакана, проглатывая лимонад очень медленно.

— Мы проснулись около шести. Я приготовила завтрак. Шанталь ушла. — Женщина сжала стакан так крепко, что он чуть не треснул. — Они с друзьями добирались до города на электричке. Школа, в которой Шанталь училась, находится в центре города. По словам одноклассников, она присутствовала на всех занятиях. А потом…

Легкий ветерок затрепал занавеску на раскрытом окне.

— Я так и не дождалась ее.

— У нее не было запланировано на тот день каких-нибудь важных мероприятий?

— Нет.

— Обычно она приезжала домой сразу после занятий?

— В основном да.

— А в тот день должна была вернуться вовремя?

— Нет. Намеревалась встретиться с отцом.

— Они часто виделись?

— Да. Зачем вы спрашиваете? Я уже рассказывала все это детективам, а что толку? Почему я должна повторять одно и то же вновь и вновь? Тогда никто не смог что-либо выяснить, и сейчас не сможет! — Женщина впилась в меня взглядом, и мне показалось, ее боль вот-вот достигнет такого накала, что станет осязаемой. — Знаете что? В те первые дни, когда я заполняла формы о пропаже человека и отвечала на кучу вопросов, Шанталь была уже мертва. Лежала, разрезанная на куски. Уже мертвая.

Она опустила голову, ее худые плечи содрогнулись.

«Все правильно, — подумала я. — Мы по сей день ничего не выяснили. Эта женщина хочет заглушить боль — сажает помидоры, учится жить дальше. А я своим допросом все только порчу. Пора уходить».

— Что ж, мадам Тротье, если вам не вспомнились никакие подробности, значит они не важны.

Я оставила ей визитку, произнеся при этом обычные слова, хотя очень сомневалась, что она позвонит.

Когда я вернулась домой, дверь в комнату Гэбби была закрыта. Я не стала к ней заглядывать, решив, что не должна нарушать ее уединение, прошла к себе в спальню и попыталась увлечься чтением, но мой мозг занимало совсем другое. В нем снова и снова звучали слова Женевьевы Тротье. Deja mort. Уже мертва. Пять жертв. Леденящая кровь истина. Подобно Моризет-Шанпу и Тротье, я чувствовала себя так, будто на сердце у меня лежит тяжелый камень.

Я проснулась под звуки утреннего выпуска новостей. Пятое июля. Вчерашний День независимости уже превратился в историю, а я его даже не заметила. Яблочный пирог, звезды и полосы на государственном флаге, бенгальские огни — ни о чем подобном я вчера даже не вспомнила. Мое настроение омрачилось. Настоящий американец в любой точке земного шара четвертого июля просто обязан хоть раз стоя прослушать государственный гимн своей страны. Я поклялась себе, что при первой же возможности направлюсь на какой-нибудь из монреальских стадионов и от души поболею за любую спортивную команду из Штатов.

Я приняла душ, сварила кофе, поджарила тосты и просмотрела «Газетт». Бесконечные разглагольствования о разъединении.

Я забеспокоилась. Что же станет с экономикой? С коренным населением? С теми, кто говорит только на английском? Волнение усилилось после просмотра объявлений. Никто ничего не желал купить, все что-то продавали.

«Может, и мне сматывать удочки? — подумала я. — Что меня здесь удерживает?»

«Бреннан, успокойся. Ты просто в дурном настроении. А все потому, что сегодня должна отвезти в автосервис свою машину».

Точно. Ненавижу все принятые в нашем техномире, приближающемся ко второму тысячелетию, условности: паспорта, водительские права, допуски, подоходные налоги, прививки от бешенства, сухие чистки, записи на прием к дантисту. Я тяну с подобными вещами до последнего. Но сегодня непременно должна была отвезти машину в автосервис.