Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не для того, чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.

Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны колен, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.

Я без слов положила фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.

— Ужасающе, правда?

Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмотрел ее и смахнул с пальца.

— Да.

— Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! — Он покачал головой.

Я только собралась ответить, но заметила, что Даниель вернулся с рентгеновскими снимками и начал прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.

Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.

— Проклятье! — воскликнул Шарбонно.

— О боже!

— Merde!

В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уставились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.

Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.

Это была статуэтка.

Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка — с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой — была изображением какой-то богини.

Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.

— Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, — сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки; его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. — Она… гм… наша Дева Мария.

Мы тщательнее рассмотрели снимок. Присутствие на нем маленькой фигурки усугубляло ужас ситуации, усиливало ее трагичность.

— Этот сукин сын точно больной! — выговорил Шарбонно, позволив эмоциям перехлестнуть холодность детектива из отдела убийств.

Меня его горячность поразила. Вряд ли она была вызвана в нем единственно невиданной формой зверства, с которой мы столкнулись. Наверное, столь сильное впечатление произвела на него статуэтка. Как и для большинства квебекцев, чья жизнь с самого детства пропитана традиционным католицизмом, для Шарбонно незыблемые церковные догмы, несомненно, представляли собой святыню.

Во всех нас живет благоговение перед религиозными символами, хотя от выполнения обрядов и соблюдения церковных правил многие отказываются. Носить наплечник, например, не согласится практически никто, но никто и не посмеет сжечь его. Я понимала Шарбонно. Я сама, воспитанная в другом городе, на другом языке, но тоже являясь членом человеческого рода, не могла заглушить в себе в этот момент обострившихся атавистических эмоций.

Последовала еще одна продолжительная пауза. Ее прервал Ламанш: начал говорить, медленно и тщательно подбирая слова. Я не могла понять, осознает ли он все последствия того, что мы видели, и не знала, осознаю ли их я. Но будь я на его месте, я сказала бы то же самое, только, наверное, громче.

— Мсье Шарбонно, я считаю, что вам и вашему напарнику следует серьезно побеседовать со мной и с доктором Бреннан. Уверен, вы в курсе, что данное дело и ряд других наводят нас на некоторые тревожащие подозрения. — Он помолчал, давая возможность детективу переварить его слова и прикидывая, когда нам лучше встретиться для беседы. — Результаты проведенной аутопсии будут готовы уже сегодня. Завтра выходной. В понедельник утром у вас найдется свободное время?

Шарбонно посмотрел на него, потом на меня. Его лицо ничего не выражало. Было сложно определить, понимает ли он смысл слов Ламанша или нет и знает ли о моих подозрениях, связанных с другими убийствами. Клодель не мог не рассказать напарнику о том разговоре со мной, а значит…

— Хорошо. Я постараюсь найти время.

Ламанш продолжал выжидающе смотреть на него.

— Хорошо-хорошо. В понедельник утром встретимся. А прямо сейчас я приступлю к поискам этого скота. Если Клодель вернется и будет обо мне спрашивать, скажите, что я подъеду в центральное управление часам к восьми.

Его голос слегка дрожал. К тому же Шарбонно, по обыкновению, забыл переключиться на французский, разговаривая с Ламаншем. Я догадалась, что мужчина хочет как можно скорее встретиться с напарником.

Ламанш приступил к заключительному этапу аутопсии, а Шарбонно скрылся за дверью. Последовали обычные процедуры. Грудь убитой рассекли буквой «Y», из нее извлекли органы, взвесили их, разрезали и исследовали. Положение статуэтки точно определили, нанесенные ею повреждения описали. При помощи скальпеля Даниель сделал разрез на темени жертвы, отделил кожу черепа и кожу лица и отпилил верхнюю часть черепной коробки пилой Страйкера.

Вой пилы и запах опаленной кости заставили меня отступить на шаг и затаить дыхание. Мозг выглядел вполне нормально. На его поверхности тут и там, как черные медузы, прилипшие к скользкому серому шару, блестели студенистые капли — субдуральные гематомы от ударов по голове.

Я знала, что напишет Ламанш в отчете о проделанном вскрытии. Жертва была здоровой молодой женщиной. Убийца нанес ей по крайней мере пять ударов по голове, повлекшие за собой кровоизлияние в мозг и множественные повреждения черепа. Затем вогнал через влагалище статуэтку, частично выпотрошил ее и отсек левую грудь.

Я представила себе, как все это происходило, и меня обдало холодом. Ранения, нанесенные убитой в области влагалища, были смертельными. Когда убийца вводил в нее статуэтку, ее сердце еще билось. Она еще жила.

— …дайте Даниелю все необходимые указания, Темперанция.

Голос Ламанша заставил меня очнуться. Он уже закончил вскрытие и предлагал мне взять для исследования фрагменты костей жертвы. Грудина и передние отделы ребер были отделены от тела ранее в процессе аутопсии. Я попросила Даниеля послать их наверх для вымачивания и очистки и, приблизившись к телу, тщательнее осмотрела полость грудной клетки.

По позвонку от брюшной области вверх тянулся извилистый ряд небольших порезов. Я видела их нечеткие следы на плотной оболочке спинного хребта.

— Я хотела бы осмотреть вот эту часть позвоночника и ребра, Даниель. — Я указала нужные мне участки. — Отдели их, пожалуйста, как можно аккуратнее, не прикасаясь к поверхностям, и пошли Дени. Пусть все вымочит, но не кипятит.

Даниель слушал, постоянно кивая и корчась, пытаясь удержать на месте очки. Руки в перчатках он держал вытянутыми перед собой.

Когда я закончила говорить, его внимание переключилось на Ламанша.

— Что делать потом?

— Потом приводите ее в порядок.

Даниель приступил к работе. Ему предстояло отделить от тела нужные мне участки костей, вернуть на место органы, верх черепной коробки и лицо, зашить рассечение на туловище и на голове. Тогда Маргарет Адкинс будет выглядеть почти нетронутой. И будет готова к похоронам.