Хью пошевелился, сжал руки Катарины и посмотрел ей прямо в глаза. Безбрежное отчаяние синего встретилось с бесконечным страданием зеленого… Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга… Наконец, Катарина отвела взгляд.

— Я люблю тебя, Катарина, — прошептал Хью. — Ты считаешь, что я не понимал значение этих слов, когда говорил их тебе. Может быть, ты и права, я не знал тогда, что не смогу жить без тебя. Я увидел Адель и вспомнил о долге, я солдат, Катарина, и долг для меня — это все! Я знаю, что это слабое оправдание, но это так. Я верил, что смогу справиться с собой и забыть о тебе, но это оказалось невозможным. Еще когда я ехал сюда, я верил, что скажу тебе о своем браке, проведаю тебя и покончу с этим. Каким же безумцем я был! По-прежнему не отводя от нее глаз, он взял ее руки в свои.

— Посмотри на меня, Катарина.

Она не хотела смотреть на него. У нее было одно желание — повернуться и бежать прочь, не видеть, не слышать его голоса. Но ее тело не подчинялось разуму, силы покинули ее, и она не могла сдвинуться с места.

— Катарина, — это был голос, который она так хорошо знала. Голос Хью. Глубокий мягкий голос, любимый голос. Катарина медленно подняла глаза, впитывая каждое слово. — Прости меня. Прости меня за то, что я выполнил свой долг. Но главное не это. Прости меня за то, что я люблю тебя. Я не имею права на любовь, но ничего не могу с собой поделать. Я ничего не прошу больше, я преклоняю перед тобой колени и умоляю тебя простить за ту любовь, что пылает в моей душе. Я не имею права на твою любовь, не имею права на твое сердце, прошу только об одном — простить меня.

Катарина почувствовала, как подобно первым каплям дождя, проливающимся из грозовой тучи предвестниками бурного ливня, ее любовь рвется из того тайника души, в который она так тщательно ее спрятала. Ее пальцы гладили сильные руки Хью, без слов говоря о нежности, просыпающейся в ней. Она подняла руку и пальцами коснулась его лица — морщинок, изгибов, складок, стараясь запечатлеть их в своей памяти навечно. Она касалась его век, красивого прямого носа, впалых щек, поросших дневной щетиной, шрама на подбородке, которого не было во время их первой в жизни встречи, провела по его губам, ощущая кончиками пальцев тепло дыхания.

Катарина вновь посмотрела в его глаза, и с губ ее сорвался легкий вздох.

— Я люблю тебя, Хью. Я буду любить тебя всегда.

Все вокруг перестало существовать. На свете были только они двое и их любовь, которая была сильнее времени, сильнее долга, сильнее будущего. Было только настоящее, только всепоглощающая страсть, толкающая их в объятия друг к другу. Губы Хью прижались к ее пальцам, и Катарину окатило теплой волной блаженства.

Она рванулась к Хью, и они едва не потеряли сознание от невозможности возможного. На секунду девушка оторвалась от Хью и принялась осыпать его быстрыми, легкими, как касание крыльев бабочки, поцелуями. Они пили дыхание друг друга, и не было в целом свете ничего слаще. Катарина почувствовала, как сильные руки подхватили ее, и через мгновение она уже сидела у него на коленях. Катарина прижималась к широкой груди Хью, перебирая пальцами его белокурые волосы. Стон вырвался из груди Хью, и он принялся покрывать поцелуями ее губы и щеки, лоб, нежные раковины ушей, кончик носа, огненно-рыжие локоны и очаровательную ямочку на щеке.

— Я люблю тебя, Катарина, Господь свидетель, я люблю тебя!

— И я люблю тебя, — прошептала она, отстраняясь и проникая взглядом в его душу. — Люби меня, Хью, люби меня, как свою жену перед Богом, я хочу познать, что такое любовь.

Хью хотел, было ответить, но Катарина приложила палец к его губам.

— Что мне еще остается? Я никогда не выйду замуж за другого. Дай же мне хоть на время то, что никогда не будем моим.

Хью пристально посмотрел на нее и вдруг острее, чем когда бы то ни было, ощутил одиночество — свое и Катарины. Они были одни против целого мира — враждебного и непонимающего. Разве есть грех в том, что они дадут друг другу то, что никому больше от них не нужно. Хью крепко прижал Катарину к себе, его объятие было нежным и ласковым. Он понял, что до сегодняшней встречи совсем не знал себя. Катарина была права: пока он не вошел в эту комнату и не увидел ее, Хью не осознавал всей глубины своей любви. Никогда прежде не чувствовал он ничего подобного, никогда не знал, что на свете есть человек, жизнь без которого не имеет смысла. Теперь он понял, понял в тот самый миг, как увидел ее, что не может быть долга ради долга, жизнь во лжи и лицемерии не может быть угодной Богу, только истинная любовь имеет право на существование. Нет человека на земле, которого он ценил, уважал и любил больше, чем эту хрупкую девушку, научившую его любить, Катарина, его Катарина, которой он принадлежит до конца своих дней. Ничего не существует, кроме Катарины и его всепоглощающей любви к ней.

— Люби меня, — снова прошептала она, и Хью со стоном приник к ее устам, подобно путнику в иссушенной солнцем пустыне, с жадностью пьющему драгоценную влагу из источника. Сердце его пронзила боль, как будто его рассекли раскаленным докрасна клинком.

Катарина… Только она одна смогла найти дорогу к его сердцу, только она видела в нем то, чего не видели другие. И она любила его такого, каков он есть, не требуя ничего взамен. Всю свою жизнь он был не более, чем половинкой человека, а Катарина оказалась другой его половиной, которую он так долго искал и отчаялся когда-нибудь найти. Хью погладил ее по золотисто-рыжим волосам и нежно поцеловал в лоб.

— Подожди, — он поднялся и направился к столу, на котором лежали неокрашенные бараньи шкуры. Он отнес их туда, где сидела Катарина, и бросил на каменный пол. За ними последовали шкуры со скамьи, и, в конце концов, пол у очага превратился в ложе из мягкой овечьей шерсти. Вернувшись к Катарине, Хью крепко обнял ее и бережно поднял со стула, внимательно вглядываясь в ее лицо, не омраченное ни страхом, ни сомнением. Он увидел доверчивую улыбку и любящий взгляд, говоривший больше, чем могли бы сказать слова. Он отнес ее к очагу и бережно опустил на шкуры, протянул руку к ленте, стягивающей волосы, и одним движением развязал ее. Освободившись из тесного плена, медные тяжелые волны рассыпались по овечьему меху.

Хью опустился рядом с Катариной и подпер голову рукой. Теперь настал его черед рассматривать свою возлюбленную. Он легонько касался кончиками пальцев ее лица, высоких скул, нежных, безупречной формы ушей, трогательной ложбинки на шее. Не спуская с нее глаз, он осторожно принялся распускать шнуровку на ее скромном монашеском одеянии.

Не в силах удержаться, Хью принялся целовать открывшуюся ему белую шею, покатые плечи, нежную девичью грудь. Катарина почувствовала, как тепло от его ласковых губ разливается по всему ее телу, она запустила пальцы в его волосы и крепче прижала голову Хью к своей груди. Медленными, уверенными движениями Хью стал освобождать ее от одежды, в которой больше не было нужды. Катарина дрожащими пальцами пыталась расстегнуть застежки его туники. Он мягко отстранил ее руки и быстрым движением сбросил тунику и рубаху. Хотя Катарине и приходилось уже дважды видеть его тело, когда она помогала ему в Авиньоне принять ванну, но сегодня она как будто видела его впервые. Она провела пальцами по его груди, покрытой золотистыми волосами, и он застонал от наслаждения. Наконец были расстегнуты последние крючки и застежки и Хью смог увидеть Катарину, лежащую обнаженной в мерцающем пламени очага. Тело ее было еще более прекрасным, чем он рисовал его себе в воображении. Белая, как сливки, кожа без единого изъяна была так нежна, что, казалось, даже мягкая овечья шерсть может повредить ее.

Хью смотрел на Катарину и чувствовал, как его охватывает щемящее чувство нежности к этой девушке, такой беззащитной в своей наготе. Он внезапно понял, что теперь он, и только он в ответе за нее, за все, что произошло с ней и что может произойти. Он никогда не сможет оставить ее и продолжать жить, как ни в чем, ни бывало. Он что-нибудь сделает, поедет к королю, тот должен понять его.