— Что ты делаешь? — запротестовала она. Никогда еще она не видела Хью в такой ярости.

— Лучше скажи, что ТЫ делаешь!

— Я собираюсь возвратиться на свое место.

Хью несколько секунд молча смотрел на нее, выпалив, наконец:

— Держись подальше от Жофрея Уинфри.

— Если я буду держаться от него подальше, то с кем же я завтра поеду? А послезавтра? А потом?

— Поедешь одна!

Катарина, широко раскрыв глаза, смотрела на него.

— Что с тобой происходит? Сначала ты целуешь меня, потом не обращаешь на меня никакого внимания, потом говоришь, чтобы я одна ехала всю дорогу до Парижа, — Хью открыл, было, рот, чтобы ответить, но Катарина не дала ему говорить. Она размахивала пальцем у него перед носом, позволяя, наконец, вылиться давно сдерживаемой обиде. — Ты был тем, кто нравился мне больше всех на свете, а теперь я просто не знаю, кто ты такой! Но сегодня я поняла, что это не имеет никакого значения. Мы поедем в Шантильи вместе, но нам не обязательно быть при этом друзьями. Я буду ехать одна, я буду делать все, что ты велишь, пока мы не приедем в аббатство. Но я не буду пытаться стать твоим другом!

Катарина повернулась на каблуках и пошла прочь. Подобрав юбки, она взлетела по ступенькам вдвое быстрее обычного, оставив Хью сердито стоять среди веселых гостей Большого Холла.

Жан был прав. За ночь намело по щиколотку снега, сделавшего Авиньонский замок, и без того белый, еще белее. Сырой осенний снег лежал на стенах, на камнях, гнул ветви деревьев. Лужи во дворе покрылись тонкой коркой льда, а прожилки на опавших желтых листьях искрились инеем. Унылый осенний пейзаж превратился в волшебную сказку. Выйдя во двор, Катарина в восторге всплеснула руками и захлопала в ладоши. Легкий морозец пощипывал ей нос и уши, но она надела поверх платья тунику из легчайшей фламандской шерсти, прекрасно защищающую от холода. На изящных ножках были теплые башмаки, отороченные волчьим мехом, таким же, каким была отделана длинная меховая мантия и рукавицы.

Пушистый волчий мех щекотал ей щеки, и, отбросив капюшон, Катарина подошла к матери, стоявшей неподалеку.

— Ты взволнована? — спросила Маргарита де Трай.

— Конечно, матушка, мне ведь предстоит столько интересного! По дороге я увижу много нового, к тому же я думаю о том, как я буду жить в Шантильи. Тетушка Матильда так интересно рассказывала о настоятельнице этого аббатства и о том, чем там занимаются монахини. Они там учат детей грамоте, и я хотела бы помочь им в этом.

— Ты едешь туда для того, чтобы научиться управлять замком. Не забывай об этом, дочка.

— Но вы же и так всему меня уже научили, матушка.

Маргарита мягко улыбнулась и потрепала Катарину по щеке.

— Есть еще много вещей, которых ты не знаешь, дитя мое, боюсь только, что в аббатстве тебя им не обучат.

— В любом случае пребывание там пойдет мне на пользу, — заключила Катарина. Отец заметил их с противоположного конца двора и поспешил к ним. Он похлопал рука об руку и затопал ногами, отряхивая башмаки от снега. Подойдя к Катарине, он нежно улыбнулся ей:

— Ты моя старшая дочь и никогда еще не разочаровывала меня, — сказал он.

— Даже тогда, когда ты застал меня босой в реке? — пошутила она.

— Даже тогда. Катарина, мы посылаем тебя в Шантильи не для того, чтобы ты изменилась. Мы намеренно поселились вдали от королевского дворца. Нам с твоей матерью никогда не нравился образ жизни этих людей. Там редко встретишь по-настоящему значительного человека, большинство просто пыжатся от чванства.

Катарина вспомнила о Жофрее Уинфри. Тот принимал нравы, царившие при дворе Людовика, как нечто само собой разумеющееся и вел себя соответственно, не понимая, что существует и другой образ жизни и мыслей. Семья Катарины была далеко не типичной. Она часто замечала странные взгляды гостей, когда те узнавали, что Катарина умеет читать, писать и считать, но всегда радовалась тому, что отец посчитал нужным обучить ее этому.

— Веди себя достойно, Катарина, — продолжал ее отец, — и доверяй Хью. Он хороший человек. Подобно нам, он не всегда выбирает пути, которыми принято следовать, но способен увидеть верную дорогу.

Катарина кивнула, понимая, что ее отец говорит о старом Хью Вунэ, а не о том, который вернулся из крестового похода. Она взглянула туда, где Хью, сидя верхом на Цефее, отдавал последние распоряжения. Подобно гранитной скале он возвышался над всеми присутствующими. Куда подевался спокойный и мягкий рыцарь, чьего возвращения из похода она так ждала? Человек, на которого она сейчас смотрела, был холодным и суровым. Даже глаза его казались безжизненными, как два куска голубого льда.

— Держи, — отец вложил что-то ей в руку, и Катарина увидела, что сжимает в ней длинный тонкий клинок в кожаных ножнах.

— Но, отец…

— Дочка, на дорогах полно бродяг и разбойников. Хоть я и не сомневаюсь, что Хью способен защитить тебя в любой ситуации, будут моменты, когда тебе придется находиться одной в лесу. Так будет спокойнее. Много лет назад я научил тебя обращаться с кинжалом. Если понадобится, используй это умение, не раздумывая.

Катарина посмотрела отцу в глаза и молча кивнула. Впервые за все время она почувствовала, что предстоящее путешествие — не праздная прогулка. Возвращения не будет, по крайней мере, для нее. Возможно, когда-нибудь она приедет в Авиньон погостить с кучей детей и в сопровождении множества слуг. Но Авиньон больше никогда не будет ее домом. Тяжелый кинжал по-прежнему лежал у нее в руке, и она аккуратно заткнула его за пояс вместе с ножнами. Теплая рука обняла ее за плечи, и кто-то притянул Катарину к себе. Не оборачиваясь, Катарина поняла, что это Теренс.

— Не могу поверить, что вы с Хью уезжаете, а меня оставляете здесь, — шутливо сказал он.

Катарина тепло улыбнулась своему пациенту.

— Ты же знаешь, Теренс, что недостаточно здоров, чтобы ехать. Кроме того, отец так привык к тебе, он нуждается в твоем обществе.

— Ну, я не совсем в этом уверен, хотя мне и вправду нужно еще попрактиковаться в езде на полудохлой кляче, которую мне дал твой отец, прежде чем сесть на настоящего боевого коня.

Бернар добродушно улыбнулся:

— Не пройдет и недели, как ты сможешь укротить любого жеребца в моих конюшнях.

Теренс глянул на забинтованную руку:

— Может, не через неделю, а через две, но я смогу сделать это!

— Не сомневаюсь, — согласился с ним Бернар, — ты слишком хороший наездник, чтобы так быстро утратить свои навыки.

— Я настолько рад, что эта рука по-прежнему прикреплена к моему телу, что мне все равно, смогу ли я когда-нибудь ею пользоваться, — заметил Теренс.

С той ночи, когда Хью и Теренс прибыли в Авиньон, состояние здоровья младшего из братьев значительно улучшилось. Не более двух недель назад он находился между жизнью и смертью, а сейчас он радовался снежному морозному утру и был счастлив, что остался жить. Безупречный уход Маргариты и Катарины помогли ему избежать цепких когтей смерти. Единственным видимым признаком его ранения была рука, висящая на перевязи. Теренс не чувствовал ее от плеча до кончиков пальцев. Гангренозные ткани, которые Маргарита удалила с его руки, уменьшили мышцы почти вдвое. Когда рана зажила, рука совсем потеряла подвижность, но Теренс считал, что ему повезло.

Более того, он был счастлив, что находится в Авиньоне, и нисколько не завидовал Хью и Катарине, которые отправлялись в Париж без него. Здесь на его искалеченную руку никто не обращал внимания, зато при дворе его положение было бы куда более сложным. Людовик мог даже запретить ему появляться в городе — славный король любил, чтобы его подданные выглядели безупречно во всем.

Конечно, влияние семьи Теренса при дворе и титулы его старших братьев могли бы помочь ему, но он уже принял решение поселиться в Анэ и никогда не покидать его. Он не хотел видеть презрительные взгляды придворных и участливую жалость женщин, считавших его прежде неотразимым.