Кейси даже зажмурился от удовольствия, представляя себе эту встречу.
— Для чего?
— Чтобы заставить их вернуть все до цента…
— Сэр, ну, хоть пару сотен долларов они, все-таки, отработали, — улыбнулся Уолш.
— Нет! — не принимая шутку, желчно отрезал Кейси. — Даже на пару сотен! Мало того, своими многотомными прогнозами и рекомендациями они отодвинули нас назад лет на двадцать, не меньше…
— Вы хотите сказать, что у нас была возможность покончить с Советским Союзом в шестьдесят пятом году?
— А может быть и раньше, — вскинул седую голову Кейси. — Года через три-четыре после XX съезда партии. Вполне вероятно, даже до Карибского кризиса…
— Ничего подобного я раньше не слышал, — негромко произнес Уолш.
— Ответьте мне, Генри: разве без аналитических трудов этих самых советологов мы не знали, что данное государственно-политическое образование — я имею в виду коммунистическую Россию — было обречено на гибель уже в момент своего возникновения?
— Думаю, знали и без советологов, — кивнул Уолш. Мысли, высказываемые директором ЦРУ, действительно были нестандартными.
— Но ученые сумели навязать нам, политикам-практикам свою концепцию: мол, Советы, в силу политической, экономической и социальной противоестественности своего образования и становления, деструктивны по природе. Что-то вроде неизлечимого больного, который вот-вот загнется. А наша задача — по мере сил и возможностей — ПОДДЕРЖИВАТЬ этот процесс, доведя его до логического завершения.
— Что мы и продолжаем делать, — криво улыбнулся Уолш.
— Совершенно верно, — насупив брови, мрачно кивнул Кейси. — Что мы и продолжаем делать вот уже шестьдесят восемь лет…
— А в чем, собственно, ошибка, сэр?
— В оценке фактора времени, — процедил директор. — Вам, наверное, известно, что в прошлом году я похоронил своего отца…
Уолш кивнул.
— У него был рак предстательной железы, — продолжал Кейси ровным голосом. — Проклятье, которое подстерегает практически каждого мужчину. Так вот, диагноз ему поставили в онкологическом отделении Парклендского госпиталя, в Далласе. Да, Генри, в том самом, где в шестьдесят третьем испустил дух Джон Кеннеди. И знаете, когда это было? Семь лет назад! Моему отцу было тогда семьдесят шесть. Это был сильный, уверенный в себе и, я бы даже сказал, неистовый мужчина. Умел работать, мог основательно выпить, любил погулять… Приговор врачей он, конечно, знал: отец сам разговаривал с оперировавшим его хирургом и буквально выбил из него, что жить ему после операции год, максимум полтора. Но никак не более…
— А скончался он только в прошлом году, — пробормотал Уолш.
— Вот именно! — воскликнул Кейси. — То есть, прожил семь лет! Я часто спрашивал себя: собственно, за счет чего? Медикаментозная помощь отцу ничего не давала. Только морфий для снятия жутких болей, и все, Генри. Так вот, на одном лишь характере, на врожденной неспособности подчиняться обстоятельствам, на фанатичном стремлении во что бы то ни стало ПРОДЛИТЬ свое существование — назвать жизнью эту борьбу с нескончаемой болью язык не поворачивается — мой отец прожил в три раза больше, чем ему предрекали профессиональные врачи…
— Следовательно, русские… — Уолш поднял голову и встретил торжествующий взгляд директора.
— Та же картина, Генри, — кивнул Уильям Кейси. — Абсолютно та же! В кровь этой ужасной системы имплантирован уникальный по силе и длительности воздействия фермент СОПРОТИВЛЯЕМОСТИ. Обратите внимание, Генри: они там бесконечно мутируют. И чем суровее условия жизни, чем бесчеловечнее карательные меры, чем масштабнее унижение личности, тем активнее и ожесточеннее они сопротивляются. Давно уже разобщенные, они, тем не менее, по-прежнему сплочены. Интеллектуалов в этой дикой стране больше, чем во всем западном мире, а политической оппозиции нет и даже не намечается. Они нищенствуют, стоят в очередях, работают сутками за гроши, но продолжают выживать, напрягая весь мир и по-прежнему представляя самую реальную угрозу для человечества…
— Да, на агонию действительно не похоже, — негромко произнес Уолш.
— О какой агонии вы тут говорите, Генри?! — Кейси на секунду прикрыл глаза, давая им отдохнуть от яркого света люминесцентных ламп, заливавшего кабинет. — Кому как не вам известен наш нынешний бюджет на оборону. А внебюджетные ассигнования! Чего нам стоят только эти космические игрушки с лазерами и новейшими системами наведения! А этот противоракетный зонтик, под которым тешит свое самолюбие наш президент и его подсиненная подруга! Если так пойдет и дальше, нам придется взять за горло собственный народ, Генри!.. Да и не верю я больше ни в какую агонию Советов! Не ве-рю!..
— Но динозавры, все-таки, вымерли, сэр, — улыбнулся Уолш.
— Вымерли, не спорю, — кивнул Кейси. — Правда, ушло на этот закономерный процесс каких-то пара-тройка миллионов лет… — директор потянулся к воротничку накрахмаленной сорочки и расстегнул под галстуком верхнюю пуговичку. — Мои дети, внуки и правнуки столько не проживут. Следовательно, необходимо предпринимать что-то сейчас, немедленно!.. Еще раз повторяю: ваша операция с Андроповым была великолепной работой, Генри. Но это, согласитесь, была только разведка, только операция, а не ПОЛИТИКА. Вы что же, действительно поверили, что схватили Бога за яйца?
Уолш пожал плечами, но промолчал.
— Давайте допустим на минуту, что этот суровый господин все еще жив и, сидя в главном кремлевском кресле, полностью контролирует ситуацию в Советском Союзе. Что это могло бы дать Штатам КОНКРЕТНО?
— Ну… — Уолш задумчиво поскреб кончик носа. — Мы не стали был так лихорадочно разворачивать те же космические вооружения и сэкономили бы Штатам пару десятков миллиардов долларов.
— Согласен. Что еще?
— Пожалуй, можно было бы снять с боевого дежурства процентов 30–35 межконтинентальных ракет…
— Еще несколько миллиардов долларов, — кивнул Кейси. — Дальше?
— Характер стратегического противостояния вполне мог перестать быть таким агрессивным и непредсказуемым…
— Все?
— А разве этого мало, сэр?
— Вы сказали хорошую фразу, Генри — «противостояние перестает быть агрессивным». Выражаясь образно, это значит, что в затяжном семейном скандале с женой вы перестаете швырять друг в дружку чем под руку попадет, а просто исподтишка плюете крест-накрест в утренний кофе со сливками…
— Что вы хотите мне доказать, сэр? — в голосе Уолша зазвучало сдержанное раздражение. — Что родиться в семейном поместье на Канарских островах лучше, чем жить под мусоркой в Бронксе? Так я согласен с этим и без аргументов…
— Я просто объясняю вам свою концепцию, — спокойно произнес директор ЦРУ. — И до нас и после нас все ясно понимали свою задачу: необходимо развалить этот коммунистический бардак, причем желательно без применения термоядерного оружия. Так вот, я предлагаю закопать как можно глубже концепцию неизбежного распада Советского Союза, как корректную только теоретически, устроить на месте этого захоронения торжественную панихиду, после чего постараться решить задачу на практике…
— Кажется, сейчас вы произнесете волшебное слово, — улыбнулся Уолш.
— Вам правильно кажется, Генри. Когда я говорю о деструктуризации, то имею в виду, прежде всего, лоскутный характер советской империи. Она сколочена из национальных республик и автономных образований, чем очень напоминает примитивный ящик для овощей. Причем сколочена наспех, как попало — доски не состыкованы, щели пропускают влагу, гвозди проржавели и согнулись…
— Сепаратизм? — хмыкнул Уолш и с любопытством посмотрел на директора. — Простите, сэр, но в этом подходе лично я ничего нового не вижу.
— А кто вам сказал, что я гонюсь за новизной? — окрысился Кейси. — Мы же тут не премьеру бродвейского мюзикла обсуждаем. Да и Советский Союз возник на карте мира задолго до появления в Белом доме мистера Рейгана… И вот еще какая важная деталь, Генри: для нашей с вами фирмы всю подготовительную работу в этом направлении господин Иосиф Сталин уже провел. Провел фундаментально, основательно и с размахом. Как умел только он. Они же там все смертельно обижены друг на друга: чеченцы на ингушей, крымские татары на казанских, западные украинцы на восточных, осетины на грузин, армяне на азербайджанцев, лакцы на аварцев… И все вместе — на русских, в которых видят главное зло и объект кровной мести. Сепаратизм, как основа деструктуризации любого государства, напоминает яблоню: плоды должны не просто налиться соком, а вот-вот, с минуту на минуту, упасть под тяжестью накопленной, вызревшей ненависти к своему подвешенному состоянию. И, упав — вначале одно, потом несколько — вызвать обвал, цепную реакцию. Такую мощную и стремительную, которую не смогут остановить ни службы внутренней безопасности, ни армия, ни даже сам Господь Бог, если у него, естественно, хватит ума вступаться за Советский Союз. Так вот, мне кажется, что этот момент наступил. Или вот-вот наступит…
