— Потому что от решения, которое вы можете принять СЕЙЧАС, зависит намного больше, чем судьба советско-американских отношений. Даю вам слово офицера: я даже не представляю себе, что уйду от вас с пустыми руками. И потому убедительно прошу выслушать наше предложение. Вы просто не имеете права отказать нам, Андрей Андреич! И я убежден, что не откажете…

— Вот даже как!.. — Клочковатые брови Громыко стремительно взлетели. — Это еще почему, скажите на милость?

— За все, что происходит сейчас в стране, в значительной степени ответственны вы, уважаемый Андрей Андреич.

— Что за чушь! — Громыко резко вскинул голову. — О чем вы толкуете, Юлий Александрович?!..

— Позвольте с вами не согласиться, — Воронцов покачал головой. — То, что я сказал — вовсе не чушь. Поскольку именно вы и никто другой привели Горбачева к власти. Именно вы, как наиболее сильный и авторитетный представитель старой гвардии в Политбюро, в решающий момент взяли сторону Горбачева, сделав его генеральным секретарем. И именно вы, уважаемый Андрей Андреич, оказались выпихнутым из Политбюро руками человека, которого сами же толкнули наверх…

— Меня никто не выпихивал, — хрипло возразил Громыко. — Так сложились обстоятельства…

— Полноте, Андрей Андреич!.. — Воронцов резко взмахнул рукой. — Я знаю практически все о роли обстоятельств в высокой политике. И не могу себе представить, что гениальный тактик Громыко, человек, безошибочно лавировавший между Молотовым и Маленковым, Хрущевым и Булганиным, Брежневым и Косыгиным, Андроповым и Сусловым мог НЕ УЧЕСТЬ какие-то обстоятельства. Все одновременно и проще, и сложнее. Сказать, почему Горбачев поступил так именно с вами?..

Громыко молчал. Колючий, немигающий взгляд, блеснувший в амбразуре седых бровей и набрякших под глазами мешков подобно спаренному пулемету, нацелился точно в середину воронцовского лба.

Генерал непроизвольно поежился, но продолжил:.

— Я знаю, что вам это известно. Но все равно скажу. Чтобы вы осознали, Андрей Андреич: истинные причины вашей опалы понимают сегодня многие. Да, вы действительно, — как, впрочем, и всегда, — не претендовали на первую роль. И, следовательно, конкурентом Горбачеву не были. Но вы ему МЕШАЛИ, Андрей Андреич!..

— Чем же это я ему так мешал? — насупленное лицо Громыко потемнело. Чувствовалось, что этот вопрос он задавал себе неоднократно.

— Да тем, Андрей Андреич, что, оставаясь членом Политбюро и министром иностранных дел, вы никогда бы не допустили эти позорные уступки американцам, эти унизительные переговоры с позиций бедных родственников, на которых провинциальные дилетанты от политики и дипломатии, заискивая и лебезя, фактически уничтожают страну. Потому, что вы, Андрей Андреич, всегда честно и последовательно стояли на защите национальных интересов и приоритетов нашей страны, а этот плешивый ставропольский болтун с его «новым мышлением» и двумя дипломами о высшем образовании собрался отдать Западу все, что было достигнуто кровью, потом и слезами десятилетий — наши позиции в Европе, наши приоритеты в вооружениях, наше бесспорное право на самостоятельную политику, на собственные, неоткорректированные Западом, политические и экономические реформы… И он сделает это, Андрей Андреич, если мы ему не помешаем…

Громыко молчал, целиком погрузившись в свои мысли. Казалось, он и не слышит ничего.

Воронцов вдруг заговорщически улыбнулся:

— Вы знаете, как теперь здороваются в МИДе?

— Что, простите? — хозяин дачи словно спустился с небес на землю.

— Я спрашиваю, знаете ли вы, как сегодня здороваются на Смоленской площади?

— Как? — с неожиданным испугом в голосе спросил Громыко.

— Прижимают руку к сердцу и говорят: «Good morning, генацвале!»

— Это что, анекдот? — губы Громыко высокомерно поджались. Одного этого было вполне достаточно, чтобы Воронцов понял, какая безграничная пропасть отделяет Громыко от нынешнего хозяина Смоленской площади…

— Возможно. Но очень жизненный. Ваш преемник Шеварднадзе дипломатом ведь никогда не был. Хотя и прошел НАШУ школу. Что, согласитесь, тоже немало…

— Что вы хотите от меня, Юлий Александрович?

— Вашего принципиального согласия.

— Согласия на что?

— Вашего согласия занять пост генерального секретаря партии и президента СССР.

— Насколько мне известно, в настоящее время эти посты вакантными не являются, — сухо отрезал Громыко.

— ПОКА не являются.

— Вы вообще понимаете, что говорите?

— Конечно, понимаю! — Воронцов с едва заметным недоумением пожал плечами. — Понимаю и как патриот своей страны, и как заместитель председателя КГБ СССР, и как коммунист с тридцатипятилетним стажем, если хотите…

— Знаете, что больше всего мне не нравится в вашей идее?

— Что, Андрей Андреич?

— Не помню, чьи это слова: «Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае зовется он иначе…» Впрочем, важно не это… — Громыко тронул указательным пальцем подбородок, покрывшийся к вечеру колючей седой щетиной. — Так вот, даже если вы добьетесь успеха в своем начинании, еще одну революцию этой стране не выдержать. Даже если ее знаменем провозгласят Андрея Громыко. Вы уж поверьте моему опыту, Юлий Александрович…

— Мятеж, дорогой Андрей Андреич, — это когда группа лиц физически смещает в интересах узурпации власти другую группу, данной властью владеющую, — медленно, как на лекции, произнес генерал-полковник Юлий Воронцов. — Нами же руководят соображения принципиально иного плана. Я пришел к вам не для того, чтобы распределять кресла первых секретарей и портфели министров. Я не прошу у вас какой-то высокой должности для себя лично или для моих сподвижников… Поймите, нам ничего не надо, Андрей Андреич! Да, я согласен, что этой страной всегда торговали в розницу и оптом. Но не НА ВЫНОС же торговали, Андрей Андреич! Разве вы не видите, куда ведет эта перестройка? Речь идет о судьбе Советского Союза, и его патриотам эта судьба совсем не безразлична. Вот, собственно, и все наши мотивы… Мы не сразу пришли к своему решению, но, придя к нему в конце концов, уже не сомневаемся: на сегодняшний день есть только один человек, который способен возглавить страну и выровнять ужасный, смертельный крен, который с каждым днем становится все опаснее и опаснее. Этот человек вы, Андрей Андреич. Мы не намерены вовлекать вас в организацию намеченного. Мы просто просим вас сказать «да». И занять пост руководителя страны в тот момент, когда это станет возможным.

— Какими силами вы располагаете? — Громыко произнес эту фразу так тихо, что Воронцов понял смысл вопроса только по артикуляции сухих старческих губ.

— Что конкретно вы имеете ввиду?

— Есть ли хоть один член Политбюро, разделяющий ваши взгляды?

— Разделять наши взгляды и действовать сообразно с ними — разные вещи, согласитесь?

— Значит, нет, — пробормотал Громыко.

— Ну и что? — губы Воронцова высокомерно поджались.

— Ваш шеф в курсе?

— Чебриков? Нет, только не он!

— Министр обороны?

— Нет.

— МВД?

— На уровне министра? Нет.

Громыко замолчал, о чем-то раздумывая. Потом приподнял голову и наморщил крючковатый нос, словно принюхиваясь:

— На что вы рассчитываете, Юлий Александрович?

— Чем меньше вы будете знать об этом, уважаемый Андрей Андреич, тем меньше оснований будет потом обвинять вас в причастности к попытке государственного переворота. Или в чем-нибудь еще похуже…

— Хуже не бывает, — мотнул головой Громыко.

— Бывает, — мрачно улыбнулся Воронцов. — Теперь уж вы поверьте на слово генералу государственной безопасности.

— Где именно будет зафиксировано мое «да»?

— Нигде не будет… — Воронцов несколько раз энергично качнул головой. — Нигде абсолютно! Нам вполне достаточно вашего слова. Нам хватит вашего «да».

— Тогда я говорю «да»…

— Спасибо, Андрей Андреич!

— Это все, Юлий Александрович?

— Есть еще одна просьба: если бы вы могли назвать мне имена наших действующих дипломатов — желательно высокопоставленных, наделенных правом решать, в ПОРЯДОЧНОСТИ которых лично вы не сомневаетесь ни на секунду, нам было бы куда проще решить некоторые м-м-м… тактические проблемы. Такие люди у вас есть?