— Алло? Вы меня слышите?
— Да… Я очень хорошо вас слышу…
— Вы звоните из таксофона?
— Да, конечно…
— Откуда?
— Что значит, «откуда»?..
Я даже не знала, с какой целью так откровенно дурю голову незнакомому человеку. Впрочем, если баба на другом конце провода не была дурой (а дур, насколько мне было известно, на секретные телефоны не сажают), то могла бы и сообразить, что у меня нет ровным счетом никакого желания сообщать, откуда я звоню… И вообще, единственное, чего я в тот момент хотела по-настоящему — это как можно скорее повесить трубку и в ту же секунду очутиться в своем туалете. От перенапряжения у меня начало жутко крутить в животе…
— Из какой страны вы звоните?
Дурой она, естественно, не была. Но и проявлять понимание тоже не желала.
— Соединенные Штаты Америки…
Страну проживания я выдала с трудом. Как страшную тайну. Поняв, что терять мне уже нечего, я шмыгнула носом и добавила:
— Штат Калифорния…
— Хорошо… Вы видите номер таксофона? Он должен быть по правую руку от вас, чуть выше автомата. Скорее всего, на специальной табличке…
— Да, я вижу этот номер.
— Продиктуйте мне его, пожалуйста.
Я подчинилась.
— И последнее…
Она разговаривала с мной так, словно уже взяла меня на работу и даже обговорила два главных условия найма — слепая покорность и молчаливое послушание…
— Ровно через час будьте возле этого автомата и ждите моего звонка. Пожалуйста, не опаздывайте — это очень важно. В случае, если после нашего звонка вы по какой-то причине не сможете разговаривать, скажите только одну фразу: «Я почти ничего не слышу!» Тогда мы повторим звонок еще через час. И так далее, через каждый час, пока вы не убедитесь, что можете разговаривать спокойно… Вы меня поняли?
— Да, поняла.
— До свидания…
Я вышла из телефонной будки и огляделась в поисках Юджина. Мой муж прогуливался по другой стороне улицы, беззаботно глазел по сторонам и вообще так естественно демонстрировал всем и каждому, что не имеет ни малейшего отношения к направлявшейся в его сторону интересной даме, что мне даже стало неприятно.
Я пересекла девственную чистую от пешеходов и машин улицу — в порядочном городке Барстоу люди честно досыпали свое после весело проведенной новогодней ночи — и взяла его под руку.
— Не стоит так слепо верить в систему Станиславского! — нежно проворковала я, безуспешно пытаясь ущипнуть Юджина через мягкую кожу дубленки. — Выйди из образа, дорогой! Как минимум половине этого городка ты известен как мой муж. Так что, нет никакого смысла разыгрывать из себя постороннего. Ты дождешься, парень, что я перережу все телевизионные кабели в доме…
— Это ты мне рассказывала про Фадеева? — спросил Юджин, увлекая меня в сторону ближайшего бара, до которого было метров пятьдесят.
— Про какого Фадеева? — Рассеянно спросила я. Мысли витали где-то вокруг белой таблички с номером таксофона. — Александра?
— По-видимому, да.
— Почему, по-видимому?
— Потому, что других я все равно не знаю.
— Что именно я рассказывала?
— Ну, что он относится к Сталину как к своей матери. То есть, любил и боялся?
— Возможно. А что?
— А то, что я отношусь к тебе так же, дорогая.
— Да ну? — Я теснее прижалась к его руке. — Ты что, действительно меня любишь и боишься одновременно?
— Ага, — Юджин кивнул и посмотрел на меня через плечо. — Особенно, когда ты становишься чрезмерно веселой. Как сейчас, например… Когда тебе перезвонят?
Я остановилась.
— Откуда ты зна…
— Когда? Через полчаса?
— Через час…
— Значит, все равно надо где-то переждать и выпить по чашке кофе. Или чего покрепче…
Он галантно распахнул передо мной деревянные двери бара «Колумб», из которого, как ни странно, доносились шумная мужская многоголосица.
— Они что, вчера не все допили? — Я поморщилась от сигаретного дыма и резкого запаха пива. Меньше всего в тот момент меня привлекала перспектива оказаться в шумной компании похмеляющихся мужиков. Хотя в Америке — справедливости ради надо отметить — эта картина не казалась такой омерзительной, как на привокзальной площади в Мытищах, выстроившаяся у ларьков в очереди за водкой толпа небритых мужиков сучила в нетерпении ногами, как новорожденные, которых в кульминационный момент насыщения оторвали от материнской груди…
— Только настоящий мужчина способен после ночи беспробудного пьянства добрать свое наутро, — не без гордости хмыкнул мой муж. — Это, дорогая, и есть Америка!..
— В таком случае, вся Россия сплошь состоит из настоящих мужиков. Разница лишь в том, что эти, — я кивнула на нескольких мужчин, облепивших, словно мухи клейкую ленту, высокую стойку бара, — через часок-другой разлягутся на своих продавленных диванах перед телевизорами, а те, — я кивнула на дверь бара, будто Советский Союз начиналась там, за углом, — пойдут на работу…
— И что они на ней наработают?
— А это уже не твоего ума дело!
— Почему это не мое? — возмутился Юджин.
— Государственная тайна! — Я многозначительно подняла указательный палец и села за столик у окна.
— Вэл, какие еще тайны от своего народа? — Юджин опустился напротив и жестом подозвал бармена. — Ты же гражданка США, девушка. Раскалывайся немедленно!
— Не буду, начальник.
— Почему не будешь?
— У меня двойное гражданство.
— А тебя его лишили, дорогая! — голос моего мужа звучал почти торжествующе.
— Лишить можно только невинности, — спокойно возразила я. — На худой случай, любимой работы. Но только не гражданства…
— Никак не соображу, что же сделало тебя философом? — улыбнулся Юджин. — Неужели жизнь в Америке?
— Жизнь в Америке с тобой, — уточнила я. — И еще мои дети, которые, не имея советского гражданства, общаются со мной по-русски…
— Что будете пить? Мэм? Сэр?..
Бармен Римас, про которого завсегдатаи бара шутили, что он запросто может спрятаться за шваброй, встал между нами как полуживой фрагмент выполненного в реалистической манере полотна «Вредная работа».
— Мне виски. Чистое. Безо льда.
Я с неудовольствием отметила про себя, что Юджин обдумал заказ заблаговременно.
— Мисс?
— Мне эспрессо. Двойной. Без сливок.
— Если мне не изменяет память, утром ты находился на волосок от смерти, — не без ехидства напомнила я, когда тощий Римас скрылся за стойкой. — Даже телефонную трубку взять не мог…
— Что, в самом деле не мог?
— Так это выглядело со стороны.
— Все правильно: совам нельзя вставать рано.
— А пить рано неразбавленный виски совам можно?
— В зависимости от того, кто эта сова — мужчина или женщина. Кстати, Вэл, сова какого рода?
— Не подлизывайся!
— Я серьезно.
— Ты как кого меня спрашиваешь? Как филолога или как жену?
— Как филолога, — подумав, сказал Юджин.
— У совы, пьющей по утрам неразбавленное виски, нет ни рода, ни племени.
— А что бы ты ответила как жена?
— Как жена я бы полностью поддержала филолога.
— Я люблю тебя именно такой…
Он протянул ладонь к моей щеке.
— Какой «такой»?..
Я прижалась щекой к его теплой ладони и закрыла глаза. Господи, как я любила его руки — огромные, сильные руки мужчины, казавшиеся на вид грубыми и неуклюжими, а на самом деле такие мягкие и гладкие, как шелк… Каждая клеточка моей кожи помнила все его прикосновения, все до единого… Как и мужчины, женщины плохо переносят отсутствие свободы, они также не любят ощущать чрезмерный контроль над собой. Естественно, если сами к этому не стремятся. Тем не менее, я не сомневалась, что даже самая свободолюбивая и эмансипированная баба на свете сразу же согласилась бы на бессрочную зависимость от мужчины, имей она гарантию, что касаться ее будут только ТАКИЕ руки.
— Эй, девушка, не спи!
— Что?..
Я открыла глаза.
— Не спи, говорю, — улыбнулся Юджин, не отнимая руки. — Свидание с телефонной будкой проспишь.
