— Стойте! Надо же проверить! Я знаю как! — воскликнул Авенир.— Я вам не рассказывал, я… забыл! Да, я забыл, что есть еще одна зацепка! Ваш сын, Белла Александровна, он… Как бы это правильнее выразиться… Повел себя не вполне тактично с одной девушкой, когда скрывался у вьетов. Она пожаловалась в милицию, а вскоре жалобу забрала! Я думаю, к ней приходил хозяин вьетов и подкупил ее!

— Да это мог быть кто угодно! — махнул рукой Грешников.— Тот же Трофим.

— Но надо же проверить!

— Обязательно проверим! Ты что, не веришь нашему правосудию?! Но сначала я хочу привести в исполнение приговор… Тьфу, черт, постановление об аресте! А потом — все, что угодно. Поехали!

— С вашего позволения, я хотел бы остаться… — вкрадчиво попросил Отец Никон.— Вы же должны понять, что мое присутствие…

Белла хмыкнула.

— С вашего позволения я предлагаю вам поехать с нами! — отрезал Грешников, еще таивший обиду на Николая Николаевича.— Вы понадобитесь нам как понятой, а кроме того, если там ребенок, вам придется о нем позаботиться. Или мне оперативницу вызывать?

Николай Николаевич сник и больше не возражал, но вид имел жалкий.

Оставив Беллу в мрачном удовлетворении упиваться картинами мести над гробом сына, они поехали по адресу Вероники в машине Монумента. Отец Никон, отвыкнув в лимузине от роскоши отечественного автомобилестроения, никак не мог примоститься в тесном салоне, кривился, будто у него разом заныли все зубы. А может, его страшило свидание с Вероникой?

Авенир непрерывно сосредоточенно думал о чем-то. Сознание его сузилось и заострилось, точно острие шпаги. Напряжение росло и становилось уже невыносимым, он с нетерпением ждал, что вот сейчас блеснет свет — и все станет ясно.

— Послушай! — сказал он суровому Грешникову.

— Не хочу ничего слушать! — помотал квадратной головой Монумент.

— Да нет, я не о том… Вьет объяснил, зачем он защищал меня от Витька?

— Трофим ему приказал следить, чтобы с тобой ничего не случилось. А что, это важно?

— Очень! Очень важно, как же ты не понимаешь? Ну почему я, по-твоему, так полюбился хозяину вьетов?!

Грешников опять замотал головой, будто отгоняя мух, и даже очень похоже замычал — густо и протяжно. Видно, припомнил годы обучения в ветеринарном училище.

— Только давай без кроссвордов! Я знаю: я тупой опер! Дерево! Не надо меня в этом убеждать! Но у меня есть глаза, понимаешь! — Он ткнул себе в глаза растопыренными толстыми пальцами.— И уши! — Он оттопырил ухо,— И я вижу то, что вижу, и слышу то, что слышу! Я нормальный человек, не больше и не меньше! Я не могу убеждать себя в том, что мне хочется видеть и слышать!

— Но ведь у тебя есть еще ум,— тихо произнес Авенир.

— Ум? — удивился Грешников и посмотрел почему-то на свой громадный кулак.— Да, конечно… Но я не всегда знаю, что с ним делать.

Отец Никон горько засмеялся на заднем сиденье, слушая их плодотворную дискуссию, достойную диалогов Платона.

— Послушай меня,— умоляюще прошептал Авенир.— Я, кажется, совершил страшную ошибку! Давай поедем сначала к той девушке! Пожалуйста!

— Или объясняй для нормального человека, или едем к Веронике!

— Я не могу объяснить связно…

— К тому же мы уже приехали,— вздохнул Отец Никон, пригибаясь и выглядывая вперед.— Вот тот подъезд, где мальчик с велосипедом.

Вероника открыла дверь на голос Николая Николаевича и изумилась:

— Авенир Аркадьевич… Вот уж не ожидала вас увидеть после вчерашней встречи!

«Интересно почему?» — подумал Авенир.

— Вы вчера встречались? — насторожился Грешников, протискиваясь в квартиру.

— Да, вечером. Вы знаете, днем я обнаружила, что в этой квартире кто-то был до того, как мы с Ленкой сюда приехали. Здесь что-то делали… Двигали мебель… Это было так странно, так меня напугало, что я, дура, помчалась просить помощи у Авенира Аркадьевича. Но он меня отчитал! Прямо-таки на место поставил! Смешал с грязью, можно сказать! Давно меня никто так не отчитывал!

— Вот только этого не надо! — взорвался вдруг Монумент.— Не надо пудрить мои тупые мозги странными событиями! Станешь тут непонятливым, если встречаются за твоей спиной! Вот постановление о вашем аресте и обыске, гражданка! А эти граждане,— он свирепо кивнул на Авенира и трусливо скрывшегося в кухне Отца Никона,— будут понятыми! И за все, что отыщется в квартире, будете отвечать вы, а не какие-то там!..

Грешников в сердцах махнул рукой, не в силах подобрать нужного слова, и прямо в ботинках прошел в комнату по пушистому красно-синему ковру. Даже морщины вины на его переносице разгладились.

— Я хотел тебе сказать, но не успел, честное слово… — засеменил за ним Можаев.

Вероника осталась у двери, читая бумагу, которую сунул ей Грешников. Лоб ее морщился, губы кривились. Она нервно хохотнула:

— Ни хрена себе! А как вы меня вообще нашли?! A-а… Понятно!.. А ну дай сюда ребенка, иуда! — Она вырвала растерянную испуганную Ленку из рук игравшего с ней Николая Николаевича.— Валяйте! Ищите! Шлюхой была — никто не шмонал, зато теперь достали! Белка, небось заслала вас! Стерва! Чтоб ей сдохнуть, как ее сыночку!

Гнев и бессилие исказили ее красивое молодое побледневшее лицо. Она забрала ребенка и закрылась в кухне.

Через некоторое время Грешников сурово пригласил ее в комнату. На прозрачном журнальном столике изящной формы лежал пыльный сверток в цветном пакете.

— Это нашли у вас под тахтой,— сурово сказал опер.— Так, граждане понятые?

Авенир и Отец Никон кивнули.

— Что это? — продолжал Грешников.

— Понятия не имею,— пожала плечами Вероника.— Я же говорила вам, что до меня тут кто-то был.

— Знакомая песня… Хорошо, сейчас посмотрим. Смотрите внимательно, граждане понятые, и вы, гражданка Низовцева! Чтобы потом не рассказывали, что вам это следователь подбросил!

Вероника смотрела через плечо, презрительно и капризно надув чувственные губы. Грешников осторожно извлек из цветного пакета сверток, завернутый еще в один, черный пакет. Отложив сверток, он на всякий случай встряхнул пустой пакет над столом. Что-то выпало, звякнув.

— Ой, моя сережка! — сказала Вероника и потянулась к золотому стерженьку.

— Стоять! — рявкнул Монумент и едва не хватил ее кулачищем по маленькой руке.— Значит, вы признаете, что сережка ваша?

Маленькая красавица нервно дернула плечиком:

— Ну! Признаю, и что?

— Не нукайте, не запрягали! Когда она у вас пропала?

— Не знаю… Я давно их не носила. Может, это и не моя вовсе… Надо дома посмотреть.

— Посмотрим… Вы что, не замечаете пропажи золотых вещей?

— Милый мой! — ухмыльнулась Вероника, хотя губы ее дрожали и веко дергалось.— Милый мой, у меня очень много таких побрякушек! Борман любил дарить мне украшения. Он говорил: бриллианту нужна золотая оправа…

Последнюю фразу она произнесла нараспев, похлопав ресницами и кокетливо поправив вьющиеся локоны.

— Конечно… — мрачно и несколько завистливо протянул Монумент.— Вторую, я думаю, мы найдем у вас дома.

— Давайте дальше смотреть,— нетерпеливо сказал Отец Никон, ни на кого не глядя.— Хочется закончить побыстрее это безобразие!

Дальше произошло нечто, поразившее всех присутствующих без исключения, как удар грома. Грешников запустил лапу в черный пакет, и на свет божий появилась пухлая барсетка, та самая, что была в руках Юрия Карповича Низовцева в его последние минуты жизни. Грешников даже сел от неожиданности. Некоторое время все молчали, не сводя глаз с изящного, точно игрушка, портфельчика. В наступившей тишине у Вероники вдруг громко застучали зубы.

— Сейчас посмотрим, что внутри… — опомнившись, просипел опер.

Он щелкнул замочком и вывалил на стеклянную поверхность столика десять пачек стодолларовых купюр.

— Вот и все,— сказал он, вытирая пот со лба и покрасневшей шишки квадратной ладонью.— Конечно, мы проверим их подлинность…

— Излишне,— подал голос Отец Никон, профессионально вскидывая пачку в пальцах.— Я сам их упаковывал. Я помню маркировку пачек. Это они.