В этот момент внутренний голос робко заикнулся о том, что Саманта, скорее всего, так не считает, более того, уверена в обратном. Впрочем, и этот голос был заглушен очень быстро. Все дело было в немыслимой близости ее тела, ее порывисто вздымающейся груди. Ему хотелось прикоснуться к ней, ласкать ее, но Рауль приказал себе сосредоточиться и даже зажмурился на мгновение. Саманта ждала, и весь ее вид говорил о мрачной решимости бороться до конца.

— Черт возьми, Саманта, тебя же не было, когда я объяснялся с семьей! Ты не представляешь, на что это было похоже.

— Ну так просвети меня!

— Неужели ты думаешь, я не говорил им о том, что влюблен и любим? Мне напомнили о моем долге, вот и все! Две семьи — моя и ее — давили на меня. Я был единственным человеком, способным им помочь, представь, единственным!

Все они были моими близкими. Я всегда очень уважал дона Мигеля Альвареса, он мой крестный, а для нас это значит очень много. И вдруг этот замечательный и достойный человек молит меня — мальчишку! — о помощи, он унижен и подавлен, ему нужно спасти единственную дочь от позора.

Это было как ночной кошмар, Саманта. В соседней комнате рыдала Мерседес, совсем девчонка. А потом они подослали ее ко мне. Она рыдала и вопила, у нее была истерика, в руках лезвие бритвы. В какой-то момент я даже испугался ее, потому что не понимал, кого она хочет убить — себя или меня.

Знаешь, что это за чувство: знать, что от тебя зависит жизнь другого человека? Наконец, я мог лишиться уважения отца, человека, которого я обожал и перед которым преклонялся больше всех на свете. Я мог потерять семью, Саманта, самое дорогое, что у меня есть, а Мерседес могла покончить жизнь самоубийством!

Рауль почти кричал. В нем перемешались боль, гнев, отчаяние и презрение — к самому себе, к жизни, которая так жестоко обошлась с ним. Постепенно он успокоился, вернее, сник и заговорил тише:

— Она кричала, что сделает аборт. Я не мог стать причиной гибели ее ребенка. Этого я бы не смог вынести. Я не понимаю, как можно убивать детей…

Наступила тишина. Он поднял глаза и увидел изменившееся лицо Саманты. На нем были написаны сострадание и жалость, но теперь это почему-то не задевало его фамильной гордости. Впервые за много лет он в них нуждался. Она тихо коснулась его волос рукой.

— Ты должен был рассказать мне об этом…

— Нет, иначе я никогда бы не сделал того, что от меня требовали. Стоило бы мне увидеть тебя, как вся моя решимость… Короче, я понял, что для спасения Мерседес, ее будущего ребенка и чести семьи я должен вычеркнуть тебя из жизни. Хорошо, что ты ненавидела меня, так я считал. Я надеялся, что смогу полюбить мою жену и ее дитя.

— И у тебя получилось?

— Нет, хотя, видит бог, я старался. Я и Лусию очень любил, и Мерседес пытался полюбить, но она всегда была далека от меня.

Его глаза потемнели, когда он вспомнил бесконечные капризы и истерики Мерседес по любому поводу. Раньше он и не предполагал, что такие люди существуют.

— Рауль, я…

— Я глава семьи. Я должен был…

— Но ведь ты не смог справиться с этим, не так ли?

— Не смог. До появления Кончиты я был просто мальчиком на побегушках. Я пытался что-то говорить, как-то влиять на Лусию, но Мерседес… Господи, я даже не знал, каким адом это может обернуться. Мне надо было оставить их в самом начале и не играть в отца семейства, которого они все равно в грош не ставили.

— Чего хочет Мерседес, Рауль?

— Денег.

— Нет, Рауль, любви. Все в этом мире хотят только любви.

— Здесь я бессилен. Я могу обеспечить ее финансово, могу быть с ней вежлив, могу устроить ей красивую жизнь — но только не любовь.

Саманта тихо вздохнула. Она ведь тоже не смогла дать Карлосу любовь, и их брак окончился катастрофой именно из-за этого.

— Вам нужно жить отдельно, Рауль. Мерседес должна разобраться в себе и найти кого-то, кто ее будет устраивать. Тебе нет никакого дела до того, как она воспитывает своего ребенка, а ты их обеих только раздражаешь. Каждая ваша встреча — повод для скандала, а кроме того, в таких условиях она никогда не найдет себе мужчину.

— Как раз об этом мы и собирались поговорить с Мерседес утром. Я хочу предложить ей переехать к отцу. Он будет очень рад, и его вторая жена тоже, особенно если с ними переедет и Химена. Жаль, конечно, потерять такую классную экономку, но так будет лучше для всех. Тут есть одна женщина, она давно просит меня подыскать для нее работу по дому. Спрошу ее…

— Ты расстанешься с Хименой?

Он улыбнулся, и ревность Саманты немедленно улетучилась.

— Я расстанусь с ее бисквитами, но зато спасу свою фигуру.

Саманта улыбалась, а сама с тоской думала, сколько жизней разрушила Мерседес своим дешевым романом. Они с Раулем могли бы быть так счастливы, могли бы иметь своих детей… Перед ней сидел мужчина, которого она любила и уважала больше всех на свете, любит до сих пор и не перестанет любить до конца своих дней.

Он своими руками разрушил свое счастье, потому что спасал чужую жизнь и честь, а теперь одинок и страдает. Ее сердце готово было раскрыться, подобно цветку, но она вовремя вспомнила очень важное обстоятельство.

Рауль не изменил своего мнения о ней. Он не против заняться с ней любовью, поцеловать ее, переспать с ней, но они по-прежнему враги.

— Саманта…

— Чай уже совсем остыл.

— К черту чай!

— Ничего уже не изменить, Рауль.

— Ты так считаешь?

Она попыталась встать, уклониться от его объятий, но вновь очутилась на проклятой софе. Рауль целовал ее, невзирая на все попытки сопротивления, и его руки скользили по ее телу, а ее нога совершенно неожиданно обвилась вокруг его бедер…

Саманта все-таки увернулась от его жадного рта и прошептала первое, что пришло ей в голову:

— Мне надо позвонить Филу…

— Позже.

— Нет, сейчас, мне нужно…

— Ты что, настолько мне не доверяешь, что должна звонить адвокату даже в такую минуту?

Она вспыхнула и вырвалась из его рук, возбужденная и разгоряченная и его ласками, и его насмешкой.

— Ты… ты сам не доверяешь мне! Ты считаешь меня преступницей, у которой отсутствует всякая мораль…

— Правильно.

— Ты считаешь, что я ложусь в постель со всяким, кто мне придется по душе…

— И это верно.

— Так вот, ты ошибаешься по всем статьям! Фил мой друг и мой адвокат…

— И еще он проводит с тобой ночи…

— Один раз! Я была совершенно разбита, а он ухаживал за мной. Он уехал в три часа ночи…

— И он никогда не спал с тобой?

— Никогда!!!

Неожиданно ярость исказила лицо Рауля. Саманта почувствовала, что бешеный смерч отрывает ее от пола и несет через всю комнату в сторону спальни. Сжимая ее в объятиях, Рауль прорычал, явно не владея собой:

— Он целовал тебя, он к тебе прикасался, а значит, то же самое могу делать и я!

Она пыталась сопротивляться, но он целовал ее все яростнее, прижимая к себе так крепко, что у нее перехватывало дыхание. Его поцелуи обжигали и лишали сил и воли.

Рауль злился на себя, на нее и на целый свет, продолжая жадно целовать ее побледневшее лицо. Он не понимал, что с ним происходит. Жалость? Гнев? Ненависть? Ревность? Но почему, почему он так бешено ревнует ее, почему она вызывает у него такое дикое желание обладать ею, почему он не владеет собой?!

То, что они уже в спальне, он заметил, когда споткнулся о кровать и повалился на нее, не выпуская Саманту из объятий.

Они сплелись в безумный, извивающийся узел, ее ноги оплели его бедра, его руки жадно ласкали ее тело. Губы Саманты Рауль чувствовал везде — на груди, на плечах, на животе, снова на своих губах. Она вырывалась от него, забыв, что сама крепко прижимается к нему. Он мечтал только об одном: сорвать с нее одежду и овладеть наконец этим любимым и ненавистным телом. Забыть, не думать о ее мужчинах, не дать думать о них и ей самой, стереть всякое воспоминание о чужих ласках своими поцелуями, своей любовью!