1945 («Теплом учетным околдуй») Теплом учетным околдуй, защелкни на всю ночь замок! Беспутный ветер-обалдуй за окнами насквозь промок. Шатаясь, как из кабака, осенней горечи хватив, свистит он, взявшись за бока, свой разухабистый мотив. А мы вдвоем под этот вой избой, как сном, окружены, и этот вечер – вечер твой, и мы в него погружены. А тень повисла на гвозде — пальто, уставшее за день, и ночь растет у нас в гнезде. Потише! Счастья не задень! Птенца слепого не спугни. Ему тепло. Пусть до утра за дверью ветер и огни и ржавой осени пора. 24 сентября 1949 1950-е САД И НЕБО От души открыт вечерний сад. В нем высокий соловьиный воздух, где сердца на ниточке висят, а птенцы, теплея, дремлют в гнездах. Всем умом молчит небесный свод, в откровеньях тишины темнея, ждет студеной тьмы круговорот, и повисли звезды, цепенея. Что же купы ночи ворошить, что кусты ерошить и ершиться? Можно жить, про счастье ворожить, а в вершинах вечное вершится. Кто я? Птенчик, павший из гнезда, хилый писк без стона и рыданья? Или запоздалая звезда на морозной тризне мирозданья? 1951 ИЗ НОВГОРОДСКИХ СТИХОВ («Присели кроткие церквушки») Присели кроткие церквушки, как бы озябшие зверюшки. Но мнится: только их спугни, как в россыпь ринутся они, покажут крохотный, с вершок, невинный хвостика пушок, Господни робкие зайчатки. И в русских искренних снегах, как бы в неписанных веках, их лапок вижу отпечатки. 1955 СПАС-ПРЕОБРАЖЕНИЕ Я полюбил тебя за то, что ты нежна, и вовсе не беда, что только штукатурка тебе взамен белил, о тихая княжна, боярышня моя, покорная Снегурка. Что делать мне с моей любовью неученой? Но видеть нежную фигурку не могу иначе, нежели игрушкой на лугу, обидной девочкой, Снегурочкой точеной. Ты до крутых бровей легко набелена, и у тебя лицо небесной недотроги, и вот веселая лужайки пелена весенним ковриком бежит тебе под ноги. Дружок! И высоко ж ты вскинула кокошник, глядясь, как в зеркало, в простор полунагой. И, не желая жить земнее и роскошней, ковер нескошенный не трогаешь ногой. И чудится тебе: весна ушла далече, а вече молодцев еще гудит в Кремле, и своенравные ты вздергиваешь плечи воздушной неженки, спустившейся к земле. 1955 ИОАНН БОГОСЛОВ НА ВИТКЕ Зеленый язычок от полуостровка, поодаль робкие молельщицы-березки, и храмик крохотный приподнят, как рука, у воздуха и вод на чистом перекрестке. Не куколь высится, а кроткий куполок — то скитник молодой в хитоне полотняном забрел неведомо зачем на островок и проповедует и водам и полянам. Он, на Господень мир руки не возлагая, природы скудные благословит труды, и вечной кажется та проповедь благая весенней муравы, и солнца, и воды. 1956 ЦЕРКОВЬ ПРОКОПИЯ Кто тебя, игрушку, уволок из немого каменного рая? Не Господь ли, в шахматы играя, взял тебя за смирный куполок и приподнял, чтобы сделать ход, и, в игре не нарушая правил, лишь сегодня, поразмыслив с год, осторожно на землю поставил? 1957 ГЕОРГИЕВСКИЙ СОБОР ЮРЬЕВА МОНАСТЫРЯ Когда нисходит с неба полузной, а травы чахлые ползут хворобой, возносишься отвесной прямизной, отесанной наотмашь белизной и четырехугольною утробой. Черствеет у воды сухой песок, как пень молитвенный, чернеет бабка, а полдень грузен и, как ты, высок, и купола – три крепкие обабка — стоят друг с дружкою наискосок. 1974 1960-е АВВАКУМ В ПУСТОЗЕРСКЕ Ишь, мыслят что! Чуть не живьем в могилу! Врос в землю сруб, а всё еще не гроб. Свеча, и та, чадя, горит насилу. Кряхтит в углу и дряхнет протопоп. Ох, тошно! Паки разлучили с паствой. Куда их подевали, горемык? Царишко! Здравствуй! Ведаю указ твой. Ну, властвуй, коли властвовать обык. Несет по мелколесью грозной Русью, персты да руки рубит топорок… Нет, не согнусь пред Никоновой гнусью! Брысь, ироды! Вот Бог, а вот порог! Свербит душа. Дым ест глаза мне. Веред пошел по телу, и скорбит нутро. Челом царю? – Москва слезам не верит! И брызжет черной яростью перо. |
