СЕРГЕЙ ПЕТРОВ ИЗБРАННОЕ *** Материалы предоставлены вдовой поэта А. Петровой и Е. Витковским. Набор и текстологическая сверка выполнены Членом Парламента нашего форума Владиславом Резвым, alias Недреманное Око. Вся работа по переводу в html проделана участником нашего форума Корсаром.
Copyright © С.В. Петров, 1930-2004 При копировании стихов С.В. Петрова ссылка на сайт «Век перевода» (http://www.vekperevoda.com) обязательна.  Петров Сергей Владимирович, уроженец Казани (1911—1988), учился в Ленинграде, был арестован – о счастье! – еще до убийства Кирова (если бы после – не посадили бы, а просто к стенке поставили), сидел в «советской одиночке» (это такая одиночка, в которой сидят 10 – 12 человек и где филолог Петров выучил латышский язык со слов неграмотного сокамерника-латыша), в общей сложности провел в тюрьмах, лагерях и ссылках больше двадцати лет, переехал в Новгород, был принят (как переводчик) в Союз писателей СССР. Его охотно печатали как переводчика: делался том Кеведо – ему отдавали прозу, которую не брался расшифровать ни один испанист, делался том «Жизнеописания трубадуров» – Петрову заказывали вставные стихи со старопровансальского, от которых прочие переводчики бежали как черт от ладана, и так далее. То он вдруг писал стихи на шведском, то на исландском. А в принципе всю жизнь писал стихи на драгоценном, только-петровском русском, который и без словаря-то в его исполнении не всегда поймешь, ибо русский язык Петрова – не боюсь завраться с преувеличением – самый богатый в XX веке, сопоставимый лишь с языком Ремизова. У Петрова не было учеников, хотя состоял он в Ленинградской писательской организации. Зато были – есть и теперь – ученики у его поэзии. Созданная Петровым самостоятельная поэтика – сразу и Рильке, и протопоп Аввакум, и Мандельштам – как хороший чернозем: нравится, не нравится, а поучиться у нее, получить живых соков всегда можно… Е. Витковский 1930-е ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ЛОМОНОСОВУ Грома, искр и льда философ, самый ражий из детин — славься, славься, Ломоносов, молодой кулацкий сын! Ты оттуда, где туманы, где валится с неба снег, вышел, выродок румяный, всероссийский человек. Средь российския природы ты восстал, высоколоб, и заслуживаешь оды на покрытый мраком гроб. С миром Божьим в неполадке, рубишь воздух сгоряча, и камзол ученой складки сбросил с крепкого плеча. На тебе парик с хитринкой, пряжки звонко блещут с ног. Вспомни, вспомни, как с Катринкой ты в немецкий шел шинок. Слово славы между прочим ты вписал себе в итог, над столом клоня рабочим пукли мудрой завиток. Век, идеями чреватый, пал, как хмурая пора, под полет витиеватый лебединого пера. Ты взойдешь, подобен буре, на дворцовое крыльцо и в лицо самой Натуре влепишь русское словцо. В ледовитый мрак полмира погружается кругом. Блещет Северна Пальмира, озаренная умом. Над тобою, трудолюбцем, первый рокот лирных струн. И Нептун грозит трезубцем, и свергает Зевс перун. А когда природа кучей свалит всё на дно ночей, ты, парик закинув в тучи, гром низвергнешь из очей. 1934 1940-е («Когда умру, оплачь меня») Когда умру, оплачь меня слезами ржи и ячменя. Прикрой меня словами лжи и спать под землю уложи. Я не хочу, чтоб пепел мой метался в урне гробовой, стучал, закрытый на замок, в кулак слежавшийся комок. Когда умру, упрячь меня под песни ржи и ячменя, чтоб вяз свой воз зеленый вез, чтоб, наливаясь, рос овес, отборным плачучи зерном по ветре буйном, озорном. Земли на грудь щепотку брось мне как-нибудь и на авось. Авось тогда остаток мой, согретый черноземной тьмой, взбежит свободно и легко по жилам, точно молоко. И ты придешь, опять хорош, смотреть, как в дрожь бросает рожь, когда желтеющим лицом тебе навстречу, агроном, сквозь даль лесную я блесну, напомнив молча про весну, когда, волнуясь и шумя, взмолюсь: Помилуй, Боже, мя! 1940 («Под причитанья заунывных бабок») Под причитанья заунывных бабок, под болтовню румяных повитух ты, переваливаясь с боку на бок, пройдешь всю жизнь. И пропоет петух. Заноет зуб. И, сколько ни хитришь ты, узнаешь: боль была в тебе с утра. И ты от жизни отречешься трижды, как подлое подобие Петра. 1940 («О век! Ты в час своих доброт») О век! Ты в час своих доброт меня обделишь непременно, а мне и горе по колено, и по годам иду я вброд. 1940 («Всё те же темы музыки и слова») Всё те же темы музыки и слова, квадривий всех высоких дум. Мы в нем, как в комнате, меж четырьмя углами стопами измеряем нашу жизнь. Всё те же темы в узкой комнатушке чердачного поэта-музыканта: я сам, природа, страсть и смерть. |