Чего ты хочешь? — спросила она. Ты держишь меня за горло, мне дышать нечем.

Харальд встал с кровати, подошел к Яне. Бережно снял с нее пальто, потом шарф.

Ты замерзла, сказал он. Ложись, поздно уже.

Ничего он не понял, думала Яна, и тебя он не знает. Потом они лежали рядом, в темной комнате. Он ощупью потянулся к ней рукой, хотел погладить по щеке. Щека была мокрая от слез.

Все без толку, думала Яна, ты ничего не чувствуешь. Опустошена. Ты не хотела этого.

Решиться на разрыв с Харальдом было для Яны уже только вопросом времени.

Я не представляю ребе, как это — жить в твоей тени, сказала Яна, и дело тут не в тебе одном.

Напрасно я позволил тебе вырваться на свободу, сказал Харальд.

Ты считаешь себя вправе мною распоряжаться?

Ты моя жена.

Мне все время снятся полеты, например птицы.

Джой Яна забрала с собою. И постаралась потерять Харальда из виду. Лишь слышала о нем от Джой, которая в каникулы ездила к отцу.

Случайность, эта встреча спустя семь лет. Ты больше не боишься, думала она, уговариваясь с ним на вечер. В ожидании Харальда она невзначай вспоминала все то, что делало их обоих счастливыми.

Вскоре после восьми Харальд позвонил у подъезда, и Яна спустилась вниз.

Он заказал столик у «Милана». И одет был в костюм из английской шерсти.

Она смотрела, как он изучает меню, заказывает вино. Хочет повернуть время вспять, по всему видно.

Потом Яна пригласила его к себе. Сама прошла в ванную, а он ждал в гостиной. При свете торшера.

Ты изменилась, сказал Харальд.

Она села в кресло у окна. Когда она поворачивала голову, ее рыжие волосы поблескивали в полутьме.

Ты по-прежнему видишь сны? — спросил Харальд.

Боишься? — спросила Яна.

И шагнула к нему из темного угла. Уверенно, спокойно.

Сомневаюсь, знаю ли я тебя еще… — пробормотал Харальд.

Ты должна сказать ему: какое счастье, что мы снова встретились, думала Яна. Но в нежности своей робела.

Оба стали осторожны.

Мы уже толком не знаем друг друга, сказала Яна, ты больше не покатаешь меня на раме, ясное дело.

Он раздался в плечах, черты лица стали резче.

Ты счастлива? — спросил он.

А что, на вид похоже?

Вообще-то изменилось мало что. Я по-прежнему вижу во сне полеты, но я приноровилась.

Устала? — спросил Харальд.

Один-единственный раз он остался у Яны на ночь. Яна проснулась оттого, что он кричал во сне. Эти крики напугали ее. Она не знала, что ему снится, и потрясла за плечо, чтоб разбудить. Он повернулся на другой бок и потом спал спокойно.

Мы говорили о смерти, но не думали, что она настигнет нас, пишет Яна.

Нетерпеливым жестом отводит со лба волосы.

Голова болит, думает она, ничего удивительного.

Вечер. В комнате душно.

Она встает, подходит к окну, распахивает обе створки.

На улице не посвежело.

Ни ветерка, думает Яна.

Люди идут с работы.

Надо обязательно написать Джой, думает Яна, или съездить к ней.

Прыжки по скалам. Ее отражение в зеркале.

Ничего ты над собой не сделаешь, думает она, переживешь.

Волосы у нее упрямо и жестко топорщатся.

Прическа та самая, что нравилась ему.

Тебе не вытравить его из памяти, думает она.

Потом распечатывает письмо, которое так и лежало на подоконнике.

Мне кажется, пишет Харальд, на сей раз ты заберешь меня к себе в нору. Но уходить нужно, пока праздник в разгаре. Скажи Джой, это был несчастный случай.

© Deutsche Verlags-Anstalt GmbH, Stuttgart, 1976

Сотрудницы нашей уголовной полиции — люди опытные и детей допрашивать умеют. Действуют они без спешки, бережно, осмотрительно. Ребенок даст показания — ведь так нужно.

— Ты должна рассказать нам обо всем, что видела. Это очень важно. Ты сама поймешь, когда вырастешь большая.

— Раз ты их видела, ты — свидетель. Рассказывай, а мы все запишем.

— Стало быть, они бежали по железнодорожной насыпи. Она, как ты говоришь, удирала от него. Со всех ног. Помнишь? Был вечер, но ты все равно их узнала, так?

— Не волнуйтесь. Мы прекрасно понимаем, что ей только двенадцать лет. Но опыт показывает — кстати, этот вывод подтверждают и ученые, — что, высказавшись, ребенок освобождается от стресса. Наши сотрудницы знают свое дело. Так что не волнуйтесь.

— Они не шли, а бежали, да? Причем он ее догонял?

— У него ноги длинные-предлинные.

— Так ты нам рассказывала. Или все было по-другому? Не помнишь, что у него было в руках — палка или домкрат?

— Я видела, как она кричит, но ничего не слышала: ветер дул от меня… В руках у него был топор. Он мчался огромными скачками. Гнался за ней. Она сама его довела. Я видела.

— Ну откуда он вдруг взял топор? Ты же была довольно далеко. Наверное, это была палка или домкрат, ты ведь сама говорила.

— Я видела, как он блестел на солнце.

— В среду шел дождь.

Девочка толстая, зовут ее Марни.

— Не сочиняй, ладно? Ты ведь у нас умница, а, Марни?

В документах значится, что в августе ей сравнялось двенадцать. Рост — метр пятьдесят восемь, довольно полная, глаза голубые, лицо овальное.

Особые приметы?

Отсутствуют. Учится посредственно.

— Решай, Марни. Какой тебе смысл выдумывать разные басни?

— Жила-была женщина, — говорит Марни, — у нее было четверо детей и пятьдесят пять зверюшек. В один прекрасный день все звери передохли, а муж исчез.

Марни разглядывает сотрудниц полиции. Одна сидит на стуле за письменным столом, другая — помоложе — устроилась на краешке стола. Она наклонилась вперед и изо всех сил старается придать своему лицу ласковое выражение. Обе не в мундирах, но зато с одинаковыми прическами.

Марни представляет себе, как утром они стояли под душем. У той, которая старше, плохая фигура. А от молодой приятно пахнет.

Пусть себе болтают.

Ноги у нее волосатые. И юбка в обтяжку…

Дело в том, что Ральф обзавелся шикарной «керосинкой».

«Прокати меня на своем „кавасаки“, а?» — попросила однажды Марии.

Ральф был уже в седле. Он повернул голову и растянул губы в усмешке, но забрало шлема даже не приподнял. Не стоит об этом думать.

Дома уже на лестнице воняло цветной капустой и котлетами. Марнина младшая сестра ревела в передней, а мать, как водится, поджала губы в ниточку и грустно смотрела в пол.

Перед обедом хочешь не хочешь, а мой руки. «Ты старшая, — говорил отец, — тебе и молитву читать». Прииди, господи. Когда он злился, он всегда бил тыльной стороной руки. С размаху, по лицу. А у нее всякий раз шла носом кровь. Во время молитвы у Марии вечно был полон рот слюней, и поэтому она пришепетывала.

— Так вот, — начинает Марни, — дело в том, что, когда он привез ее на своем «кавасаки», я уже была там.

Трава была высокая, кругом валялись банки из-под колы, грязные бутылки и прочий мусор.

— Ральф у скаутов командует отрядом, — рассказывает Марни, — он и ночует со своими волчатами в лесу, они там костры разводят.

На том месте у насыпи Марни бывала много раз, оно ей нравится. А с Ингой Ральф встречается только полгода.

Марни его давно знает. Он живет неподалеку. Когда он кончил школу, отец подарил ему «кавасаки». Сама Марни второй год ходит в гимназию.

— Подкрадываться я выучилась не у скаутов, — объясняет она. — Девчонки там только и делают, что коврики из лоскутьев вяжут. Уж я-то знаю. — Тот день был довольно жарким. Марни вспотела, и на влажную кожу поминутно садились комары. Времени у нее было сколько угодно. Кто их знает, придут они сегодня или нет. Укрывшись за кустами, Марни лежала на животе среди высокой травы. Мимо прогромыхал товарняк, потом из-за насыпи донесся рев Ральфова мотоцикла.

— Иногда я нарочно давала им себя укусить. Они прокалывают хоботком кожу и на глазах разбухают. Вот тут-то я их и прихлопываю. Если сразу высосать яд, то совсем не чешется. Правда-правда, — говорит Марни.