– Что, Николаша, решил начать новую жизнь? – только и спросила меня моя Катя. – Еврейская жена – не роскошь, а средство передвижения?
Конечно, она знала меня слишком хорошо, чтобы подозревать в каком-либо осознанном коварстве.
Катиными стараниями в нашем почтовом ящике вскоре обнаружился белый, необычный среди наших тогдашних почтовых аксессуаров продолговатый конверт с целлофановым оконцем в виде довольно узкого прямоугольника. Это был пресловутый «израильский вызов», обладателями которых стали тогда если не миллионы, то уж наверняка сотни и сотни тысяч людей. Я не помню в точности смысла и содержания тех нескольких сколотых меж собою официальных бумаг, что были нами извлечены из белого конверта, но мое внимание привлекли имя и фамилия господина, назвавшегося нашим – собственно, Катиным – родственником; согласно его будто бы прошению и поручительству нам и высылался этот «вызов». Под скупыми строками обращения к советским властям, где, кажется, ссылались на определенные высказывания покойного премьер-министра А.Н. Косыгина насчет готовности его правительства не чинить препятствий так называемому воссоединению семей, стояло как сейчас вижу – «Ихиэ́ль Дувдева́ни». И мне, и Кате имя это показалось невероятно забавным. В полном соответствии с эффектом народной этимологии «Дувдевани» ассоциировался у нас с артистом Геловани, вином мукузани и тому подобными горскими, кавказскими явлениями. «Наш дарагой дядя, князь Дувдевани из Нахичевани приглашает нас на дегустацию маладого мукузани!» – то и дело восклицал я гортанным голосом, и Катя подхватывала: «Вай, какой хароший дядя!»
Вскоре «Ихиэль» превратился у нас в Ихтиандра, что давало намек на склонность кавказцев давать своим отпрыскам неестественные, вычурные имена; я даже стал называть Катю «Ихтиандровной», а в заявлении по начальству с просьбой предоставить нам возможность воспользоваться «вызовом» (который мы называли «картель» – был даже придуман краткий стишок: «Добрый дядя Ихиэль/нам по почте шлет картель») предлагал ей указать: от Е.И. Усовой, урожденной княжны Дувдевани.
Ничего, кроме пригодных для немедленного осмеяния пустяков, не привлекало нашего внимания. Мы целыми днями то и дело хихикали, улыбались и юмористически переглядывались, хотя смешного, вероятно, в нашей затее было не столь уж и много.
Своим отъездом, собственно, подготовкой к нему, связанной с неизбежными тогда идеологическими процедурами, которые выпали не столько на мою долю, но прежде всего – на несчастного Илью Семеныча, с его «допуском», «членством» и тому подобными диковатыми штуковинами, мы с Катей, разумеется невольно, ускорили его кончину. Он не прожил и года после нашего отбытия и умер от кровоизлияния в мозг, едва выйдя на пенсию, летом 1978 года. Известие о его смерти было нами получено от знакомых, поскольку теща моя не могла простить не только мне, но и любимой прежде дочери, поддавшейся моему влиянию, предательства родины и семьи – и вырвала нас из своего сердца.
Первое письмо от нее было нами получено в США только спустя полтора десятилетия, в 1991 году, сразу же после известных августовских событий в Москве. В 1991-м Кате исполнилось тридцать четыре.Тамара Ивановна внезапно, как я сперва подумал, обратилась к нам с посланием, в котором утверждала, что больше не в силах выносить разлуку, а к тому же боится, что коммуняки добровольно не уйдут от власти.
Письмо Тамары Ивановны застало нас врасплох.
По поводу его получения – и отчасти содержания – у нас даже произошел примечательный разговор, запечатленный в моей голове почему-то почти дословно. Подобное происходит со мной крайне редко: события много более важные, глаголы едва ли не роковые – всё это выскальзывало, выметалось из меня (либо, напротив, проваливалось куда-то вглубь мозговых тканей) немедленно и бесследно. Думаю, что я в состоянии воспроизвести произнесенное нами в тот вечер практически без потерь.
– Хрен тебе, маманя, – тихо и задумчиво резюмировала Катя по прочтении родительской весточки. – Хрен тебе, родимая.
– А почему так прямо «хрен»? – счел своим долгом отозваться я. – Пусть погостит.
– Нет, Коляша, моим окончательным ответом будет именно хрен, – возразила жена. – Ты по своим рабочим интересам больше общаешься с выходцами из нашей – как ее? – третьей волны, и кто они – мы с тобой знаем. А я еще иногда вижу племечко хоть и необязательно молодое, но нам незнакомое. Которое в наши дни стремится покинуть .
В том, что эти нынешние стремящиеся мне уж настолько незнакомы, я усомнился. Регулярное составление статей и заметок (т. наз. «скриптов») для «Радио “Свобода”», а иногда и полномерных обзоров для Русской службы Британской радиовещательной корпорации, вынуждало меня столь же регулярно прочитывать выходившие в остаточном СССР газеты и журналы: ведь в основе своей все мои «скрипты» и обзоры являлись уничижительной, резко критической реакцией на прочитанное в этих отчасти подъяремных изданиях.
– В том-то и дело, что знакомое, – принялся объяснять я только воротившейся с работы Кате. – Отсутствие перемен, боязнь перемен, неготовность к переменам – вот причины большинства неудач… Кроме того, мою, извини, тещу отнести к племени молодому и незнакомому…
– Переменились они, Коля. Все. Как в фильмах ужасов: ты думаешь, это миленькая маленькая девочка, а это огненный демон.
– Какой демон?! И, прежде всего, какие еще там «они»? «Они» – это мы.
– Неправда ваша, Николаша. Мы как были, так и остались, а они… К нам приедет погостить не бедная старушка-мать в старомодном ветхом шушуне, – моя Катя за словом в карман не лезла, – а бодрая, ставшая совершенно стремной и отвязной, как я точно вижу и по ее письму, чужая зловещая тетка. И не суйся, пожалуйста. Мы с тобой живем вдвоем в двух комнатах, а она одна – в трех, помнишь? Я знаю, что у нее есть всё, что ей требуется, а если ей покажется, что не всё, так она сама возьмет, где плохо лежит.
– Элементарно, Ватсон! Как ты можешь это знать?
– Потому что она за последние недели мне уже дважды звонила в госпиталь и старательно разыскивала. Кто-то от ее имени на корявом, но доступном английском выяснял, а где меня теперь можно найти? И не откажите, пожалуйста, передать, что ее ищет мать. Мать. Сообрази: какая нужна предприимчивость, какая настойчивость, чтобы из…ова добыть в Штатах мой рабочий телефон – не коммутатора, а прямо моего отделения! – по которому еще пару месяцев назад меня можно было запросто засечь, наш домашний адрес – и всё это без нашего, между прочим, ведома. Есть у нее и наш квартирный номер, уверяю тебя.
– Тогда бы она наверняка звонила сюда, – я продолжал демонстрировать политику несогласия, но история с нашим сравнительно недавним адресом, по которому прислано было тещино письмо, меня немного взволновала.– Коляша, ты просто не успел понять: моя мама очень-очень инстинктивно умная, хотя и полная идиотка. А теперь у них там наступило торжество боевого инстинкта. Она прикинула, что по домашнему телефону ей мог бы ответить ты, а с тобой интересующую ее тему маманя моя обсуждать не намерена. Тут она пролетела, потому что инстинкт сам по себе, а врожденный идиотизм – сам по себе. Зато она поспешила дать знать «по месту работы дочери», что ее разыскивает несчастная мать из нищей посткоммунистической Рашки. Этот ход они там придумали не по дурости, а по инерции. Опыта нет. Но если мы ее сюда запустим, то опыта она наберется быстро. Словом, всё. Хрен. Мне она здесь ни к чему. А с ее письмами и звонками я разберусь. Можно будет посылочку ей собрать. И вложить туда какой-нибудь новомодный ветхий шушун. Вместо старомодного.
При всей своей беспечности и ненаблюдательности я постепенно оказался в состоянии усвоить, что моя Катя вполне способна к поступкам решительным и жестким. Мне только представлялось, что в данных обстоятельствах обращаться к этим ее качествам – было преувеличением. Больше я Кате не противоречил. Но, чтобы оставить за собой веское последнее слово, я – впрочем, не без доли иронического отстранения – сослался на Пятую заповедь («Почитай отца твоего и мать твою» etc., etc.). Это мне показалось уместным – особенно потому, что с некоторых пор мы повадились ходить по свободным воскресеньям в близко расположенный православный храм, вероятно, относящийся к Американской Церкви, где священствовал образованный и приятный московский батюшка из диссидентов, любивший в своих проповедях поговорить о равной святости Ветхозаветной и Новозаветной Церквей, чего не понимают еретики-этнофилетисты. Он, кстати, нас и повенчал, прежде окрестив мою Катю в оборудованном стараниями его предшественников компактном баптистерии, выложенном голубым кафелем; собственно, в купели приходилось сидеть, почему крещение погружательное дополнялось еще и обливательным.
