— Тридцать пять лет прошло, — грустно проговорила мать.

— Все эти тридцать пять лет господин помнил о вас, — всхлипнул старик.

— Я тоже не забывала о нем, — ответила мать.

— Все в мире поменялось, и вот, наконец, господин решил, что может вернуться на родину. Но тут ему стало только хуже. — Старик так убивался, будто хозяин заболел по его вине.

— Оказывается, он был за границей. Его выслали из страны, так что о возвращении не могло быть и речи, да и весточки о себе он подать не мог, — сказала мать, обращаясь на этот раз ко мне.

— Если бы господин умер так и не встретившись с вами, это была бы трагедия. Не мог я этого вынести. Ослушался господина, а он будто чувствовал что-то. В тот день, когда вы приехали, у него было ясное сознание — проснувшись утром, он в первую очередь попросил умыться. А потом приказал усадить его на скамью под пальмой, — рассказывал старик.

— А я и не знала, что здесь растет такая чудесная пальма. Когда я приезжала сюда несколько раз, думая — вдруг мы встретимся, то этой пальмы не видела.

— Хозяин тоже был поражен. В день нашего приезда он, увидев эту высоченную, до неба, пальму, все повторял: «Не может быть, не может быть».

— И правда, не может быть. Но дерево выросло, значит то, во что нам трудно поверить — возможно.

— В солнечные дни хозяин любил подолгу сидеть на скамье под пальмой. Он рассказал мне ее историю.

— В тот день, много лет назад, гуляя по берегу моря, мы нашли на песке диковинное зернышко, — мать смотрела по очереди то на меня, то на брата.

— Хозяин сказал, что оно попало сюда через Тихий океан из Бразилии, а может быть из Индонезии, — взволнованно заметил старик.

— Он закопал зернышко на обрыве перед домом: кажется, он хотел проверить, приживется ли это экзотическое дерево из тропиков в Намчхоне, который принадлежал нам и только нам, — со вздохом сказала мать.

Она рассказала, как тогда они замолчали, задумавшись об этом зернышке, пересекшем Тихий океан: не символ ли это их умопомрачительной любви? Они поставили свою любовь на это зернышко. Все их упования и чаяния сосредоточились на этом дереве: вырастет или нет?

— Если честно, мы не верили в то, что такое возможно, — сказала мать. — Почва тут другая, климат тоже…

Мать не закончила фразу. Почва тут другая, климат тоже, а ведь выросла огромная, до неба пальма — на глазах у матери появились слезы. «Символ любви» — надо же, я сам был растроган чуть не до слез. Теперь я понимал ту ирреальную сцену, которую видел из своего укрытия, то странное поведение матери на утесе, над которым высилось огромное дерево. Кажется, я начал догадываться, почему обнаженное тело матери, слившееся с телом больного старого человека — ноги к ногам, грудь к груди, лицо к лицу — не выглядело бесстыдным, но, напротив, казалось таким целомудренным.

На обратном пути в машине мы молчали. Мать смертельно устала, а брат, наверно, пытался собраться с мыслями. Гнетущее, тяжелое настроение овладело нами. Я вел машину, глядя прямо перед собой. Однако вести было непросто: из головы не выходил рассказ о зернышке из бразильских или индонезийских джунглей, которое пересекло Тихий океан, попало на вершину холма и выросло здесь в огромную пальму, смотревшую теперь на Тихий океан с высоты. Почва тут другая, климат тоже, а зерно несколько лет в чуждой для него земле боролось за то, чтобы дать росток. Оно не только боролось, но приспосабливалось и терпеливо ждало. До тех пор пока здешние климат и почва не стали для него родными.

Корни дерева достигают моря, которое принимает пальму в свои объятия. Нет, наоборот. Дерево обнимает море. Дерево больше и шире моря. Мне представляется, как длинные корни пальмы, уходящие глубоко под землю, простираются под Тихим океаном до самых джунглей Бразилии или Индонезии. Ни одна живая душа не знает, что каждую ночь пальма прорезает воды Тихого океана. Кощунственно было бы полагать, что это дерево не двигается, приковано к своему месту. Посмотрите на нее, на эту пальму, пересекшую Тихий океан. Разве можно говорить, что, сделав это однажды, она не сможет сделать это снова? Я думаю, что дерево перемещается, просто людям не дано это видеть. Мать и брат не могли прервать цепь моих пространных размышлений. Брат смертельно устал, а мать наверно пыталась собраться с мыслями. Гнетущее, тяжелое настроение овладело нами. Я вел машину, глядя прямо перед собой.

После поездки в Намчхон мы зажили каждый сам по себе. Мать с самого утра пропадала на работе и возвращалась только поздно вечером. Брат тихонько сидел в своей комнате, отец — в своей. Мы практически никогда не собирались вместе за столом. Я слышал, как домработница, которой приходилось по четыре раза на дню накрывать завтрак для каждого из нас, жаловалась, до чего же странная у ее хозяев семейка. Она была права. Хотя, если подумать, у нас в доме ничего не изменилось после Намчхона. Отчуждение и равнодушие были для нас не новостью — разве что теперь мы еще больше отдалились друг от друга. Как слой пыли в щелях рассохшейся мебели, который незаметно, постепенно становится все толще и толще, росла и пропасть между нами. То, что посторонним людям казалось странным и неестественным, для нас было совершенно нормальным и привычным.

Я внимательно прослушал сообщения, которые появились на моем автоответчике за то время, что я был в Намчхоне. Одно было от женщины, судя по голосу, средних лет, которая искала сбежавшую из дома дочь, второе — от молодого мужчины, который хотел, чтобы для него купили билеты на остров Чечжудо на рождественские каникулы. Это были потенциальные клиенты моего агентства «Пчела и муравей». Мужчина перезвонил потом еще раз, был очень рассержен, что опять никого не застал, и со словами «слышь, гребаный агент, ты вообще работаешь там или бамбук куришь?» бросил трубку.

Я горячо надеялся, что услышу голос Сунми, но увы. Не звонил и мой клиент, заказавший слежку за матерью. Я был разочарован. Похоже, ему было известно о нашей семье гораздо больше, чем мне самому, — я стыдился этого, а еще больше боялся. Нужно было выяснить, какой информацией он уже располагает и в каких еще сведениях нуждался. И что интересовало меня больше всего, так это его цели. Не верилось, что он для этого дела случайно нанял именно меня. А если это не случайность, то что тогда? Совершенно ясно, что он знал, кто я такой, знал, что я сын той самой женщины, за которой он приказал следить, притворяясь, что ему ничего неизвестно — совершенно ясно, что за всем этим крылся какой-то замысел. Не хочет ли он открыть мне что-то, известное ему самому? Но зачем? Ответ можно получить, только раскрыв тайну его личности. Вопрос «кто же этот человек» не давал мне покоя.

Но его голоса не было на автоответчике. Я ждал, что он выйдет на связь, но тщетно. Это меня раздражало, но поделать я ничего не мог.

Через пару дней автоответчик заговорил голосом Сунми. В тот момент мое сердце забилось так сильно, что сомнений не оставалось, — она все еще была мне небезразлична. Это нежеланное ощущение больно укололо меня. Я убавил звук автоответчика, опасаясь, что брат услышит ее голос, хотя это вряд ли было возможно. Мысль о том, что это личный звонок, и она хочет открыть мне душу, всколыхнула все мои бесстыдные надежды, хотя я лучше всех знал, что этого не может быть.

— Это Юн Сунми, — сказала она и на несколько секунд замолчала.

Я затаил дыхание.

— Нужно встретиться… — Она опять прервалась и после непродолжительного молчания бросила трубку, поспешно проговорив, — хотя нет, ничего не надо.

Я понимал ее нерешительность. Она набралась смелости для какого-то шага, но в последний момент ей все же не хватило духу. Я понимал, что она чувствует. Был только один способ узнать, что заставило ее позвонить — встретиться с ней. И то, что я услышал от нее при встрече, поразило меня.

В отличие от Сунми я ни секунды не сомневался в своем решении. Я еду к ней.

Выходя из дома, я записал на автоответчике номер своего мобильника. На случай, если она позвонит, пока меня не будет. Хотел избавить ее от сомнений — оставлять или не оставлять сообщение еще раз. Женщина, которая искала свою дочь, по моим расчетам, вряд ли могла позвонить дважды. Единственно — я панически боялся пропустить звонок от человека, заказавшего слежку за матерью, — и неважно, насколько мала была вероятность того, что он снова ко мне обратится. Но звонков не было — ни от Сунми, ни от той женщины, ни от моего таинственного клиента.