— Зелень? Аранжировочную? — бестолково переспросил взвинченный Ткач и рявкнул: — Безусловно, желаем!

Женщина вытянула из бадейки пять колокольчиков, добавила к ним две веточки аспарагуса и, обернув пучок целлофаном, перевязала его синей ленточкой:

— С вас пятьсот рублей, я сделала скидку десять процентов, а то бы получилось пятьсот пятьдесят…

Андрей полез за бумажником, но я его опередила:

— Пожалуйста! — кинула на прилавок скомканные купюры, выданные нашей доброй бухгалтершей Ольгой Михайловной на ее страх и риск.

— Возьмите сдачу, мне лишнего не нужно, — Цветочница тем же небрежным манером вернула излишек.

Не понимаю, что со мной творилось?! Вроде шла с цветами в руках, в сопровождении далеко не худшего из мужчин… Глицинии пахли тонко, деликатно. Воспитанный спутник благородно поддерживал меня под локоток, всячески демонстрируя свою приязнь. А с неба сыпался снег, как манна небесная, как обещание вечной, нескончаемой благодати. Но все это вдруг показалось ненужным, тщетным, фальшивым. Я бросила букет на переднее сиденье «форда» и опрометью припустилась бежать в глубь квартала, в лабиринт высотных домов, среди которых легко затеряться…

Я бежала достаточно долго, до тех пор пока икроножные мышцы не завыли от нестерпимой боли. На таких отяжелевших, непослушных ногах можно передвигаться только при помощи костылей. Изнемогшая, загнавшая саму себя, остановилась возле неведомого дома, во дворе которого светилась скамеечка. Я села на нее и подумала: ну, куда дальше? Домой пойти не могу: там стены в коридоре забрызганы кровью и все напоминает о взломщиках, посягателях, предателях, надзирателях. К родителям тоже поехать нельзя: они расстроятся из — за того, что я не попала на званый ужин к новому непьющему и неагрессивному поклоннику с машиной. Может, переночевать в офисе? Но пустит ли меня старина охранник? Он обычно задраивает двери и храпит как пожарник… Машинальным движением я достала сигареты и закурила, но сделала это совершенно напрасно: дым вызвал жестокое першение в горле и надрывный кашель.

— Угости — ка пахитосочкой, — произнес рядом низкий женский голос, переиначивший слово «папиросочка» то ли на декадентский, то ли на блатной манер.

Покрутив головой, я узрела около скамейки крайне опустившуюся личность: опаршивевшая физиономия в несмываемом загаре, коричневая, как злополучный ватник; губы и крылья широкого, провалившегося носа — в коростах. От невообразимо заношенного пальто разило хлеще, чем от всех уток и суден, которые мне сегодня довелось тягать в больнице.

— Держите, — протянула я сигарету.

Бомжиха схватила ее распухшими, узловатыми пальцами и потребовала:

— Дак ты прикурякай мне пахитосочку — то!

Отдавать зажигалку в ее заразные лапы не хотелось: потом не отмоешь; я чиркнула — но пламя задуло ветром. Опустившаяся особь, не церемонясь, выхватила источник огня. Закурила, глубоко затягиваясь и жмурясь от удовольствия, а зажигалку сунула в свой карман. Я не возражала, ожидая, когда она уйдет, отворачивая нос от нестерпимого смрада, брезгуя даже смотреть в ее сторону.

— Стебешься? — хмыкнула наглая тетка. — А денежек дашь?

— Нет у меня денежек, — ответила я.

— Ну, дай маленько на пивко, чисто здоровье поправить.

— Я же ясно сказала: денег нет, самой бы кто дал! — повторила я.

— Чё, жаба давит? А если я тебя пощупаю, бабульки найдутся?

— Отстаньте! — Я вскочила, прижала к животу сумочку и выронила сигарету на рыхлый, талый снег.

Бомжиха мгновенно воспользовалась моей оплошностью, подобрала окурок и спрятала его туда же, куда и зажигалку. Потом сменила тактику: заныла жалобно и гнусаво, приплясывая на месте большими, растоптанными мужскими ботинками, корча омерзительные обезьяньи гримасы:

— Дай денежек — то, Юльке погулять хоц — ца…

— Какой Юльке? — переспросила я.

— Я — Юлька! — стукнула себя по отворотам плешивого воротника бомжиха и заржала, обнажив искрошившиеся, гнилые зубы. — Ха — ха — ха! Не жидись, гнида новорусская! Гони бабло, вместе разбушлатимся, не пожалеешь! Век Юльку помнить будешь!.. Хошь, я тебе что — то завлекательное покажу? — Оборзевшая тварь, зажав сигарету в сизых губах, двумя руками потянула вверх подол пальто.

Акта эксгибиционизма я не вынесла — вскочила и помчалась из чужого двора как ошпаренная. Кошмарная тезка топала следом и хрипло лаяла:

— Эй, ты, гнида, отдай Юльке пахитоски! Курящая женщина кончает раком, мы с Минздравом предупреждаем! Ха — ха — ха!

Я вышвырнула на снег пачку Virginia slim и метнулась в арку между девятиэтажными домами. Мне чудились хриплый смех и топот преследования за спиной, меня душил смрад, и я бежала без остановки, пока не попала в бетонный тупик. Остановившись, оглянулась: вокруг — никого. Только снег медленно валил, покрывая мои следы, похожие на тире и точки, проставленные подошвами и тонкими каблуками. Я набрала полные пригоршни чистого снега и потерла распаленное лицо, пытаясь смыть омерзение, прогнать дух бомжихи, прийти в себя. Но опаршивевшая бомжиха упрямо стояла перед глазами, заставляя гадать: что есть наша встреча — случайность или страшное предзнаменование, предупреждение судьбы?.. Если и дальше для меня продлится бездомное, затравленное, полуголодное и бессонное существование, что со мной станется? Неужели я превращусь в подобие опустившейся тезки?!

В городе, где для меня не было убежища, уже настала ночь — светлая от снега и флуоресцентных фонарей, тихая, как покойник. Выбравшись из незнакомого квартала, я брела вдоль трассы и с тоской посматривала на чужие окна. Там, где было темно, наверное, уже спали; кое — где бледно отсвечивали экраны телевизоров, реже попадались зажженные окна, занавешенные шторами — желтыми, зелеными, красными, — как очи светофоров. Я завидовала всему городу, даже забинтованному Саньке, который лежал сейчас на мягкой койке, в теплой палате. Предзимняя промозглость пробрала меня до глубинки, смешалась с кровью, разжижила костный мозг. Ступни в протекающих сапогах намокли, косынка отсырела от талого снега, и мне хотелось окончательно потерять чувствительность, раствориться в снегопаде. Я с горем пополам добралась до знакомого района: улицы Челюскинцев, оттуда до вокзала Новосибирск — Главный было рукой подать.

Вокзал — вот мое спасение, мое укрытие от холода и мрака! Я приободрилась, представив постовых милиционеров, стерегущих покой граждан, и витрины буфетов, в которых продают горячий чай и кофе, а еще — сосиски, булочки, курочек, жаренных на гриле, шаурму… Это же прелесть — вкуснота непередаваемая!.. Кто никогда не попадал в отчаянные ситуации, тот вряд ли меня поймет, вряд ли представит, как сильно может манить зал ожидания с креслами, на которых вполне можно перекантоваться до утра.

Я очень надеялась, что подкреплюсь, чем буфетчица пошлет, покемарю в зоне безопасности, а утром прямо с вокзала отправлюсь на работу: ведь на двенадцать я назначила собеседование… Все сложилось вопреки задуманному. Дорогу к вокзалу мне перекрыли ушлые тетеньки с картонными табличками на груди: «Сдаются квартиры и комнаты по часам и суткам. Недорого».

— Недорого — это сколько? — полюбопытствовала я, словно дьявол дернул меня за язык.

— А сколь у тебя имеется? — поинтересовалась одна из теток.

— Рублей четыреста найдется, — прикинула я объем наличности, оставив полтинник про запас.

— Четыреста хватит, пойдем! — сноровисто подхватила меня под руку разбитная бабенка в мохеровом берете, похожем на сдобную, жареную пышку. Впрочем, мне повсюду мерещилось съестное…

Смуглостью огрубевшей физиономии бабенка в берете смахивала на бомжиху, только одета была чище и пристойнее, с некоторой претензией на форс: куртка с песцовой опушкой и ботики с меховыми отворотами, как у Кота в сапогах. Я не дала взять себя на арапа, уточнила:

— А ваша комната с удобствами? Ванна, туалет, горячая вода есть?

— Да все есть, не сомневайся!