Когда наш маленький караван перебирался через Янцзы, или Огромную реку, это напоминало переправу через серовато-коричневое море, такое широкое, что мы с трудом могли разглядеть темно-коричневую линию противоположного берега — побережье Манзи. Я чуть ли не отказывался поверить, что это были воды той же самой реки, через которую я мог перебросить камень к востоку от этого места, вверх по течению, в Юньнане и Тибете, там, где она называлась Джичу.
С этого момента мы ехали по землям, населенным преимущественно народом хань, но это была страна, которая много лет находилась под властью монголов. Поэтому, попав на территорию бывшей империи Сун, мы оказались среди хань, чей образ жизни, по крайней мере, еще не был подавлен или же затушеван более грубым и сильным монгольским сообществом. Конечно же, монгольские патрули сновали повсюду, следя за порядком, и в каждой общине имелся свой глава, который, хотя это обычно и был хань, был привезен из Катая и поставлен на эту должность монголами. Но все-таки еще прошло слишком мало времени, чтобы внести в жизнь страны какие-либо существенные изменения. И еще, поскольку жители Сун сдались и превратились в Манзи без всякого сопротивления, эту землю, во всяком случае, не опустошили, не разорили и не уничтожили. Она казалась мирной, процветающей и радовала глаз. Итак, с того самого момента, как мы высадились на побережье Манзи, я начал проявлять острый интерес к тому, что нас окружало, страстно желая увидеть, что же представляли собой хань, как говорится, в чистом виде, у себя на родине.
Наиболее примечательной особенностью этого народа оказалась их неправдоподобная изобретательность. Раньше я был склонен охаивать это их хваленое достоинство, часто обнаруживая, что изобретения и открытия хань были столь же бесполезными, например, как круг, разделенный на триста шестьдесят пять с четвертью сегментов. В Манзи я увидел все под несколько иным углом зрения. Мудрость хань как нельзя лучше продемонстрировал один процветающий землевладелец, который провез меня по своим владениям, как раз неподалеку от города Сучжоу. Разумеется, в качестве переводчика меня сопровождал писец.
— Огромное поместье, — сказал наш хозяин, разведя руками.
Возможно, так оно и было в стране, где средний крестьянин владел жалким му или двумя земли. Подобное поместье можно было бы счесть до нелепости крошечным где-нибудь в Европе — скажем, в Венеции, где владения измерялись в огромных zonte. Все, что я увидел, был надел земли, на котором едва могла поместиться лачуга в одну комнату — его «загородный дом». У землевладельца имелся довольно большой особняк в Сучжоу — с крошечным огородом и садом рядом с хижиной, с единственной решеткой, увитой виноградом, какими-то свинарниками, прудом, не больше, чем самый крошечный пруд в дворцовом саду Ханбалыка, с редкими деревьями, чьи ветви и сучья напоминали указатели, которые я принял за обыкновенную шелковицу.
— Kan-kàn! Смотрите! Это мои фруктовый сад, свинарник, виноградник и пруд с рыбой! — хвастался землевладелец, словно описывал огромные плодородные процветающие угодья. — Я получаю шелк, свинину, ловлю рыбу zu-jin, произвожу виноградное вино — то есть имею все четыре основных составляющих изысканной жизни.
Звучало это красиво, но я заметил, что, кажется, здесь слишком мало места, чтобы получать достаточно большое количество всего этого, к тому же мне показалось, что вышеупомянутый квартет подобран довольно странным образом.
— Почему же, каждая из его составляющих поддерживает и увеличивает остальные, — ответил хозяин с некоторым удивлением. — Поэтому-то и не требуется слишком много места, чтобы получить щедрый урожай. Вы же видели мое жилище в городе, куян Поло, поэтому вы должны знать, что я вполне состоятельный человек. Все мое благополучие проистекает от этого поместья.
Я не смог этого отрицать, поэтому вежливо спросил, не может ли он пояснить свои методы ведения хозяйства, потому что они, похоже, искусны. В ответ хозяин заявил, что на этом крошечном участке он выращивает редиску.
Это совершенно сбило меня с толку, и я пробормотал:
— Вы не упоминали редиску среди составляющих изысканной жизни.
— Нет, нет, куян, это не для еды и не на продажу. Редиска необходима для хранения винограда. Если вы зароете виноград в ларе между корнями редиски, то он останется свежим, сладким и вкусным в течение нескольких месяцев. Однако редиска — это только начало. Послушайте дальше.
Он продолжил свой рассказ, и выяснилось, что ботва от редиски идет на корм свиньям. Свинарники располагались выше зарослей шелковичных деревьев, между которыми были проложены покрытые черепицей канавки; таким образом, отбросы стекали вниз по холму и удобряли деревья. Летняя зелень деревьев кормила шелковичных червей, а осенью, когда листья деревьев становились бурыми, они тоже шли в пищу свиньям. В то же самое время отходы шелковичных червей были прекрасным кормом для рыбы zu-jin, их испражнения удобряли дно пруда — ил, который извлекали время от времени и удобряли им виноградную лозу. И поэтому — kan-kàn! ecco! смотрите! — в этой крошечной вселенной все живые создания были связаны друг с другом и потому процветали сами и делали процветающим землевладельца.
— Остроумно! — воскликнул я совершенно искренне.
Разумеется, не все хань в Манзи проявляли столь выдающиеся способности, но даже представители низших классов здесь были очень разумны. Любой крестьянин-хань мог легко определить время дня. Правда, в моей родной Венеции люди тоже ориентируются по высоте солнца. Однако здесь даже находившаяся в доме жена крестьянина могла совершенно точно сказать, когда наступит время начать готовить ужин, просто взглянув в глаза домашней кошке и определив, насколько расширились ее зрачки при тусклом освещении. Простые люди в Манзи тоже усердны, бережливы и невероятно упорны. Ни один местный крестьянин, например, никогда не покупает вилы. Он находит дерево, на котором есть ветка, завершающаяся тремя гибкими отростками, связывает их параллельно друг другу и несколько лет ждет, пока они не вырастут и не станут жесткими, а затем отпиливает ветку, и у него появляется инструмент, который прослужит долго ему и, возможно, даже его внукам.
Но особенно я был поражен устремлениями и настойчивостью одного крестьянского паренька, которого здесь встретил. Большая часть местного населения была тогда безграмотна и до сих пор продолжает таковой оставаться, но этот парень каким-то образом выучился читать и решил вырваться из нищеты; он начал брать на время книги, чтобы их изучить. Поскольку парнишка не мог пренебрегать своей работой по хозяйству — он был единственной опорой престарелых родителей, — то привязывал книгу к рогам своего быка и читал ее в то время, когда вспахивал поле. Ночью из-за того, что в этой семье не могли себе позволить даже масляного светильника, он читал при свете светлячков, которых насобирал днем в бороздах.
Я не собираюсь утверждать, что все хань в Манзи были воплощением добродетели и всевозможных талантов. Я видел также и вопиющие проявления глупости и даже безумия. Однажды мы остановились на ночь в деревне, где отмечали какой-то религиозный праздник. Повсюду раздавались музыка и песни, люди танцевали, яркие огни загорались так часто, что тьма ночи отступила перед громом и вспышками «огненных деревьев» и «пламенных цветов».
Центром всего этого праздника был стол, установленный на деревенской площади. Он просто ломился от подношений богам: образчиков лучших продуктов сельского хозяйства, бурдюков с pu-tao и mao-tai, тушек забитых поросят и ягнят, прекрасно приготовленных яств, красивых ваз с цветами. Среди всего этого изобилия имелся промежуток: в центре стола было зачем-то вырезано отверстие. Все жители деревни, один за другим, залезали под стол и просовывали в это отверстие голову, на какое-то время застывая в нелепой позе, а затем вылезали, освобождая место для следующего. Когда я в изумлении поинтересовался, что все это могло означать, мой писец спросил кого-то, а потом объяснил:
