«Смешно! – Алешин поворошил страницы наполовину готовой монографии. Многие годы занимаюсь космогонией и космологией. Меня волнуют глобальные, бесконечно высокие вопросы. Как и когда все возникло, как развивалось, из чего и по каким законам развился наш мир, Вселенная? Наконец, я верю и доказываю с математическими выкладками в руках: космос населен, Эго значит, что я осознал одиночество нашей цивилизации в целом, что через меня реализуется тоска по общению всего человечества, огромной совокупности индивидуумов. А с другой стороны – я сам одинок. Чисто по–человечески. И возвышенная тоска по общению на уровне миров пропадает, затмевается земной тоской по прекрасному, по женской руке, которая снимет все пустые боли…»

Чтоб не травить себе лишний раз душу, Алешин разделся и лег, с удовольствием ощущая всем телом свежесть постельного белья. Читать тоже не хотелось, и он выключил лампу. Комната сразу окунулась в ночь. На улице шел дождь. Ветер раскачивал фонарь возле котельной, и тусклые пятна света ходили по стенам, а то возвращались через открытую дверь на лоджию, где толклись тени мокрых тополей. Под одеялом было тепло и уютно. Алешин включил транзистор и улыбнулся: передавали знакомую мелодию в исполнении ансамбля «Каравели». Мелодия упруго пульсировала, рассыпалась будто бенгальский огонь. Слушая музыку, Алешин любил думать о женщинах. Не вообще, а о ком‑нибудь из тех, кто был в его жизни и не оставил хлопот. Таких после развода было немного, без обязательств и сцен, и потому, наверное, запомнившихся. «Память тоже делает приемы, – пошутил однажды знакомый дипломат. Пошутил и прикрыл глаза, смеясь. – Ах, какое это великолепное зрелище, сударь! На этих приемах никогда не бывает случайных гостей».

Алешин тоже прикрыл глаза. А когда открыл, испуганно вздрогнул и подтянул одеяло под подбородок.

В проеме двери, что вела на лоджию, за голубоватой тюлевой занавеской, метавшейся на границе света и тени, стояла… нагая девушка. Будто сполох неведомого огня осветил комнату. Алешин увидел ее всю сразу – капли дождя на молодом теле, мокрые волосы, улыбку. Зажженные светом уличного фонаря, капли обтекали холмики груди, ползли по животу, пропадали внизу – на краю золотистой опушки.

Девушка была такая реальная, такая несчастная, замерзшая даже на вид, что Алешин тут же сорвался с кровати, не раздумывая, схватил махровое ванное полотенце. Он вытирал мокрое тело, тонкие руки незнакомки скорее не помогали, а пугали своими прикосновениями.

«Только не спрашивай! – приказывал сам себе Алешин. – Ни о чем не спрашивай. И не удивляйся. Прими это как подарок судьбы. Обыкновенное чудо».

Он набросил на девушку свой халат – она дрожала от холода. Не зная, как быть и что делать, Алешин посадил ночную гостью на кровать.

— Сейчас, минутку, – сказал он. Алешин вспомнил, что тем, кто сильно замерз, дают выпить. Он принес из комнаты бутылку коньяку, на ощупь, натыкаясь на вещи, так как боялся включить свет: вдруг это только сон, и все исчезнет.

Девушка взяла стакан, но тут же брезгливо отставила.

— Что же с тобой делать? – обескураженно пробормотал Алешин. – Укройся. Ложись и укройся. Ты же закоченела вся.

Он закутал гостью в одеяло. Философ чувствовал – его тоже начинает бить озноб.

Замирая от собственной храбрости, Алешин обнял незнакомку, нашел во тьме ее губы. Девушка тихо вскрикнула, как бы обретя наконец голос. Он понимал, что ему надо бы узнать, как она очутилась здесь, но неистовое желание поцеловать вздрагивающие неумелые губы, раствориться, уйти без остатка в упругое, скованное то ли страхом, то ли холодом тело было сильнее его. Чувства его не подчинялись рассудку…

После пришли благодарность и растерянность.

«Я ее совсем не знаю! – ужаснулся Алешин. – Кто она? Откуда? Почему оказалась у меня на лоджии?»

— Как тебя зовут? – тихонько спросил он.

— Не знаю, – ответила девушка. Приподнявшись на локте, она с улыбкой разглядывала своего нежданного возлюбленного. – Называй меня как хочешь. Как тебе нравится.

— Ага, – согласился Алешин, принимая предложенную ему игру. – Ты для меня божий дар, не меньше. Посему я так и буду тебя называть.

— Не надо «божий», – серьезно попросила девушка. – Не звучит. Без смысла. Короче как‑нибудь.

— Тогда Дар, – засмеялся Алешин. – Просто Дар. Небес, богов, чертей все равно.

К нему на смену растерянности пришла веселая уверенность в том, что все будет хорошо, что с появлением… Дар все, буквально все образуется, что это и есть счастье. И все же, как она попала на лоджию?

У Алешина на миг защемило сердце – он боялся вопросов, потому что знал: ответы часто не совпадают с выдуманным нами или предугаданным, и тогда распадается связь явлений и всем становится плохо.

— Тебя нигде не ждут? – осторожно спросил он. – Уже поздно.

— Нет, – ответила Дар. – Не бойся за меня. Я здесь чужая. Условно говоря, приезжая.

— Условно? – переспросил удивленно Алешин. – Откуда же ты условно приехала?

— Ты не поймешь. – Девушка зевнула. – У нас другая система координат. В общем, я из ГИДЗа – Галактического института добра и зла.

— Ага, – Алешин засмеялся. – Добрая фея. Купалась в подпространстве и услышала вдруг, как одиноко одному из землян.

— Да, ты генерировал мощный поток дискомфорта, – как ни в чем не бывало согласилась Дар. – Жажда общения, застой в работе над монографией плюс обыкновенный сенсорный голод…

«Нахваталась словечек… – саркастично подумал Алешин. – Даже о монографий знает. В самом деле, шестая глава что‑то не клеится… Откуда только знает? Ну, Что ж, игра так игра».

— И звездная девочка решила помочь? – Он ласково привлек Дар к себе. От пережитого, от странного разговора чуть–чуть кружилась голова.

— Я побуду несколько месяцев и помогу, – согласилась Дар. – Но не дольше второго декабря. И не целуй меня так часто – мне непривычны земные ласки.

— Я с ума сойду! – Алешин сел на край кровати. – Ты, девочка, невозможная фантазерка. Может, вернемся на землю? Хочешь, я расскажу о тебе? Зовут тебя, значит, Дар. Фамилия и отчество? Скажем так: Климова. Дар Сергеевна. Среднеспециальное образование. Скажем, библиотекарь. Приехала из Пскова или Воронежа. Похоже?

— Пусть будет так, – согласилась Дар и прикоснулась к нему легкой рукой. – Если тебе удобно, пусть будет так.

— Смешно! – покачал головой Алешин. – Послушать тебя, так все нарочно. Услышала, пришла… утешила. Все по заданию института?

Дар не заметила насмешки, ответила вполне серьезно:

— Нет, что ты. Я все сама! Никто в институте не знает… А наша близость… Понимаешь, раз я почувствовала твою душу, значит, мы чем‑то близки. Это странно. Вечная разобщенность, невозможность полного слияния индивидуальностей…

Алешин закрыл рот Дар поцелуем, затем тихо попросил:

— Давай прекратим этот разговор. Мне он неприятен. Наука есть наука, пусть и умозрительная, а жизнь есть жизнь. Я философ и не люблю вымышленных миров. Давай просто, без всяких там сказок…

Дар долго молчала, вздохнула, соглашаясь:

— Ты, наверное, прав. Нельзя соединять несоединимое. Меня тоже так учили. Но я никогда не верила… Пожалуй, лучше оставаться извне или полностью подчиниться чужому миру, раствориться в нем. Я подумаю, милый. Если ты так хочешь, я подумаю.

Посланец прибыл точно в назначенное время.

Это был маленький седой старичок в горбатом пальто и заячьей шапке. Не вытерев ног и даже не поздоровавшись, он прошел в комнату, сел в кресло. Шапку Посланец положил на колени, всем своим видом показывая, что разговор будет коротким.

— Сегодня шестое декабря, – недовольным тоном сообщил он. – Что вы себе думаете? Мы и так перерасходовали здесь уйму энергии. Если каждый…

— Переход строить не придется, – перебила его Дар. – Я остаюсь на Земле.

— В каком смысле? – опешил старичок.

— В прямом. Я полюбила человека. То есть объект исследования.

Старичок пожал плечами, откинулся в кресле.

— Час от часу не легче, – проворчал он. – Теоретически, конечно, возможно. По институту было несколько случаев… И все‑таки не понимаю: как можно полюбить дикаря?!