— Он умер, — коротко ответил Илья.

— Понятно, — заключил Франц. — Ангел удостоился высшей чести — отправился на небеса.

Ефремов молча рванул предводителя Нищих на себя: нельзя, невозможно терпеть издевательства подонка.

Запястье опять кольнуло.

И эта слабая, тут же растаявшая боль отрезвила Садовника. Он отшвырнул предводителя, как нечто мерзкое, — тот кубарем покатился под ноги Нищим. Тотчас вскочил, стирая одной рукой с лица песок, другой зашарил по земле.

«Тут нечего больше делать, — подумал Илья, направляясь к вечерней роще. — Жаль, что Антуан и его предшественники так благодушно относились к Раю. Здесь все гниет и разлагается. В таких случаях необходимо хирургическое вмешательство…»

Он не придал значения, не понял, почему Франц шарил рукой по песку. Помогли интуиция и многолетние тренировки. Еще не полностью обернувшись, Илья прыгнул вверх и одновременно в сторону. Крупный камень, пущенный сильной и меткой рукой, поэтому попал ему не в голову, а в плечо.

— Вам не нравятся обвинения в деградации и духовном вырождении, — холодно сказал Ефремов. — Нож в спину или камень — все равно. Во все времена все народы называли это подлостью.

Миновав рощу, он наконец откликнулся на вызов. В объеме изображения появился Егор.

— Тебя не дозовешься, — укоризненно заметил он.

— Извини, брат, — через силу ответил Илья. — С подонками тут возился.

— Что, в Раю уже донными работами занялись? — Егор не понял старое слово.

Илья улыбнулся:

— Да, здесь много работы. На самом дне.

Глайдер приветливо помаргивал габаритными огнями.

Пока Илья шел к нему, ветер растащил тучи, и над бухтой заполыхали звезды. Здесь они были гораздо крупнее, чем на Земле, а более далекие, принадлежащие галактическому ядру, мерцали как пыль. В серебристом половодье засверкали океан и деревья, каждая песчинка обрела тень и блеск.

Илья забрел в теплую воду и стал песком оттирать руки. Ощущение, словно он целый день копался в нечистотах, понемногу проходило. Правое плечо, на которое пришелся подлый удар Франца, до сих пор саднило, хотя Илья по дороге снял боль самовнушением.

Он зашел поглубже, где была чистая вода, умылся, подставил лицо ветру — чтобы высохло.

Звуки ритмизатора сюда не долетали, но отблески огромного костра Нищих время от времени просвечивали рощу суетным и каким‑то больным светом.

«Мы уничтожим ваш мерзкий Рай, — с брезгливой ненавистью подумал Ефремов. — Не силой, нет. Мы просто поселим рядом с вами нормальных людей, которые будут жить и радоваться, рожать детей и работать. Вы, поганки, захлебнетесь собственной бессмысленностью…»

Илья запрокинул голову. Свет звезд остудил разгоряченную душу.

«Мы в самом деле мало смотрим на звезды, — подумал он, вспомнив высказывание Канта. — И, наверное, реже, чем следовало бы, заглядываем в свою душу. Ведь в идеале моральный внутренний закон человека суть отражение всего мироздания. Как только мы перестаем удивляться, паутинка, связующая душу и вечность, рвется. А ведь так просто: запрокинуть голову и постоять минуту–другую… Где же ты, паутинка родства и всемирной симпатии? Где ты, тонкая?»

Он прищурил глаза и разглядел лучик незнакомой голубой звезды.

«Да вот же она, чудак, — улыбнулся Илья. — Она вовсе и не исчезала. Связь видоизменялась, но была. Иначе бы мы все умерли. Даже не так. Иначе мы были бы просто материей. Неживой. Ненужной пылью… Прахом».

ЭХО НЕВЕДОМОЙ ВОЛИ

То, что выходит за пределы привычных представлений, всегда выглядит странно и пугает даже просвещенный разум.

Далеко за полночь вдоль берега притихшего океана миллионами окон сверкал бодрствующий Золотой Пояс. Бесконечный город уже четвертую ночь не спал.

На кольцевой лоджии возле декоративного пруда сидели академик Янин, его маленькая помощница — экзобиолог Этери и троица экспертов–Садовников.

Этери время от времени подсыпала в пруд корм. Золотистые рыбки церемонно собирались «к столу», а одна, большая и толстая, подплывала к самому берегу, смотрела на людей и беззвучно шевелила губами.

— Вот вам традиционная модель непонимания, — пробасил Янин, указывая на рыбку. — Только роли меняются. То мы в роли рыбки, то чей‑то мир.

— Вы хотите сказать, что в каждой конкретной ситуации есть сторона говорящая и сторона слушающая? — спросил Славик. — Тогда мы плохие слушатели и вовсе разучились понимать язык аллегорий.

— Вы не совсем правы, — покачал головой Янин. — Все происходящее на планете можно, конечно, перевести в энергичную форму требования: «Люди, убирайтесь!» Но перевод может быть и другой. Совершенно другой. Если бы нас просто прогоняли, то это, наверное, происходило более конкретно. Скажем, каждый день по цунами. А так… Нас или дразнят, или… — академик пожал плечами, — испытывают… Обратите внимание, друзья! Как только мы начинаем реагировать на «выходки» Ненаглядной, она тут же меняет тактику. Развернули борьбу с лейкемией — пандемия резко пошла на убыль, начали волновую передачу энергии — «пряжа небытия», погубившая Скворцова, исчезла, Славик превозмог влияние чужой воли — и некто или нечто оставило в покое наших несчастных «исполнителей»… Нас все время, мягко говоря, активизируют. Теперь вот повальная бессонница… Зачем?

— Многим даже нравится, — засмеялась Этери. — Современному человеку катастрофически не хватает времени. Даже на отдыхе.

— А у Шевченко другая забота, — заметил Илья. — К нему поступают сотни запросов от тех, чьи отпуска продлила пандемия. Люди устали отдыхать, хотят заниматься делом. Кое‑что мы, конечно, придумали: восстановительные работы по ликвидации последствий цунами, сто сорок человек Послали на фабрику биосинтеза — там, оказывается, многое уцелело…

— Рядом с нами, на площади Зрелищ, энтузиасты–философы организовали институт глобальных проблем, — добавил Славик. — Жарятся на солнце и ведут бесконечные дискуссии.

— Это лучше, чем планетарная праздность, — оживился академик и попробовал погладить болтливую рыбу. Та поджала губы и, вильнув хвостом, уплыла. — Кстати, снятие карантина — вопрос нескольких дней.

Над Бесконечным городом в ночном небе вдруг расцвел фейерверк. Затем разноцветные огни сложились в слова, поплыли вдоль берега: «Мы полюбили! Будьте сегодня нашими гостями! Индекс 14716. Бианка, Чэд».

— Вот это я понимаю, — засмеялся Илья. — Это и есть давление жизни. Ненаглядная, будто старуха–ворчунья, нам козни строит, а нас на свадьбу зовут. Пойдемте, друзья?

— Пойдем, — хором ответили ему.

Возвращались со свадьбы утром. Егор и Этери, переплясавшие за ночь чуть ли не все танцы мира, разулись и, поотстав от компании, брели по мокрому песку. Иногда набегала полусонная волна, разливалась пенным прибоем. Пена тут же таяла, уходила в песок.

— А все‑таки к тайне мы не приблизились ни на шаг, — с грустью заметила экзобиолог. — Я знаю, что гипотеза Ефремова—Висвалдиса специалистами опровергнута. Но ведь других объяснений происходящего попросту нет.

— Я неплохой интуитист, — сказал Егор, переступая через очередную гирлянду светящихся подводных цветов. — По крайней мере специализировался раньше, да и здесь пробовал… Странное дело: на Ненаглядной все время получается зеркальный эффект. Я чувствую опасность, но вижу… себя или друзей. Значит, причину все‑таки надо искать в нас самих… Экологическая несовместимость, о которой все толковали, — самое простое… Может, есть более высокие уровни общения с мирами, влияния на них? Скажем, эстетический? Наш друг Антуан перед смертью то ли шутил, то ли предупреждал: «Я знаю женщин… Мы ей просто не понравились».

— Это слишком, — улыбнулась Этери. — Отвлеченно и уж очень абстрактно: нравится — не нравится…

— Разумеется, — согласился Егор. — Конкретных загадок чересчур много, чтобы объяснить их общими суждениями. Вот еще пример таковой. С одной стороны, таинственная Стерилизация. С другой, заметьте, ни один ребенок от злоключений планеты не пострадал, в том числе и от пандемии… Одно знаю наверняка: после «принудительной побудки» у меня напрочь пропало ощущение опасности. По–видимому, все же что‑то сдвинулось, изменилось. В лучшую сторону, разумеется.