Клюзо подозвал разодетого в живописный костюм а ля рюсс молодцеватого официанта с выправкой гвардейского офицера, заплатил по счету, добавил не очень щедрые чаевые, и они вышли на улицу.

Дмитрий Трофимов налегке выскочил на крыльцо, поежился от утреннего морозца. «Однако крепко пробирает, совсем как у нас во Владимире. И снега, снега-то сколько навалило за ночь! Прямо настоящая русская зима, кто бы мог подумать. Весна уже на носу, а вот поди ж ты... А еще говорят — солнечная Молдавия...» Он взял в сенях метлу и под одобрительные взгляды тетушки Марии широкими энергичными взмахами стал сметать снег с крыльца, потом расчистил дорожку и раскрасневшийся, довольный проделанной работой вернулся в дом. Сюда, к одинокой тетушке Марии, его определил на постой председатель сельсовета Данилэ Мунтяну. Мария как могла заботилась о своем постояльце, тем более, что с его приходом в доме прибавилось съестного. Вот и сейчас, едва Трофимов вошел в дом, хозяйка позвала к столу, на котором дымилась миска с мамалыгой и брынзой. Трофимову пришлось по вкусу это молдавское кушанье, которое он впервые отведал недавно, когда его перевели служить в эти края. Тетушка Мария сидела тут же, с материнской улыбкой глядя, как ее молодой постоялец управляется с завтраком, и пересказывая ему сельские новости. Словоохотливая женщина, хорошо говорящая по-русски, знала все новости и охотно делилась ими с Трофимовым, находя в нем заинтересованного слушателя. Ясная не по годам память тетушки Марии хранила все сколько-нибудь важные события и происшествия в жизни села. После ее бесконечных и не очень связных рассказов сложившееся у Трофимова первоначальное представление о селе как о замкнутом, однообразном маленьком мирке, значительно расширилось. В Протягайловке кипели подспудные страсти, складывались и рвались сложные отношения между людьми. Бурные события той памятной ночи обнажили и выплеснули страсти наружу. Трофимову предстояло в причудливом переплетении противоречивых слухов, пересудов, домыслов найти единственно правильные ответы на вопросы, стоящие перед всяким следователем: кто, где, когда, с какой целью, каким образом?

Он мог бы узнать больше, если бы люди не сторонились его. Стоило Трофимову завести разговор о тех событиях, как они замыкались в себе, неохотно отвечали на вопросы. Ко всему стояли крепкие для февраля морозы, крестьяне отсиживались по домам, и только в сельсовете или правлении колхоза да еще в кооперативе можно было встретить человека, которого привели туда неотложные дела.

«Хорошо, хоть Гонца и Мунтяну помогают, без них было бы трудно, — с благодарностью подумал Трофимов о председателе колхоза и председателе сельсовета. — Понимают: дело важное, политическое».

Дмитрий Трофимов был молодым сотрудником органов ГПУ и теперь выполнял первое серьезное самостоятельное задание. Он не раз вспоминал наказ своего первого наставника — питерского металлиста, начавшего свою службу в ЧК с первых дней революции: всегда внимательно выслушай человека, с которым беседуешь, не перебивай, дай ему высказаться до конца. Среди ненужных, казалось бы, подробностей может всплыть нечто важное, именно то, что тебя интересует. Все на первый взгляд просто. Однако надо суметь расположить к себе собеседника искренней, а не показной заинтересованностью. Люди всегда чувствуют, насколько интересны они тебе, и ведут себя в зависимости от этого.

Поблагодарив тетушку Марию, Трофимов вышел на заснеженную улицу. Снег прекратился еще ночью, выглянуло солнце, и он с удовольствием вдыхал свежий, пахнущий арбузом воздух. Казалось, село еще не пробудилось от сна; только вьющийся из печных труб дымок говорил, что люди уже проснулись. Однако можно было заметить, что дымились не все трубы. Трофимов уже поравнялся с запорошенным толстым слоем снега крыльцом. Покинутое своими обитателями жилище смотрело на него с молчаливым укором, хотя никакой вины лично его, Трофимова, в том, что произошло на границе, не было. Опустевший дом живо напомнил чекисту о его ответственном задании, выполнение которого продвигалось медленно.

Анализируя и сопоставляя отрывочные, порой противоречивые данные, Трофимов «вышел» на Василия Мугурела, младший брат которого Григорий давно ушел за Днестр. Нашлись и такие, с кем совсем недавно Василий заводил разговоры о распрекрасной жизни на той стороне. Ближайший сосед Мугурела Илие Мадан будто бы видел, как в доме Василия допоздна светились окна и слышал голоса явно подвыпивших мужчин. Сегодня утром Трофимову предстояла встреча с этим Маданом; его вызвал по просьбе Трофимова в сельсовет Мунтяну.

Мунтяну уже сидел за столом. Трофимова обдала волной табачного духа, въевшегося навсегда в стены председательского кабинета. Они обменялись крепкими рукопожатиями.

— Как дела, товарищ агроном? — приветствовал его председатель. — Тебе, можно сказать, повезло с погодой, подмораживает, а то бы сеять скоро начали. Уж мы бы тебя тог.да запрягли, посмотрели, какой ты есть агроном.

— Я не против, — поддержал его Трофимов. — Если начальство отпустит, что вряд ли. Сначала надо с этим делом кончать, Данила Макарович.

— Как раз звонили вчера вечером. Требует тебя к себе начальство. Срочно!

— Зачем, не сказали? — обеспокоенно спросил Трофимов.

— Да разве ваши скажут? — удивился Мунтяну. — Думаю, не затем, чтобы благодарность объявить. За этим начальство не вызывает, уж поверь мне на слово.

Пока Трофимов раздумывал, ехать сразу же или дождаться Мадана, за дверью послышались неуверенные, робкие шаги, и в дверном проеме показался мужчина лет пятидесяти. Сняв кушму, он остановился, не решаясь войти. Его слезящиеся с мороза глаза обеспокоенно смотрели на председателя.

— Вызывали, товарищ председатель? — произнес он простуженным голосом. — Если насчет поставок, то я же все сдал... Даже больше... — Он тяжело повернулся в сторону Трофимова, связывая, видимо, неожиданный вызов в сельсовет с его, Трофимова, присутствием и явно ожидая от него поддержки.

— Ты не волнуйся, Илие Кондратьевич, — успокоил его Мунтяну. — С поставками у тебя полный порядок. Присаживайся, чего стоишь? Другой у нас, — он кивнул на Трофимова, — разговор будет.

Видимо, эти слова не успокоили, а, напротив, только прибавили беспокойства. Мадан переводил тревожный взгляд с Мунтяну на Трофимова.

— Ладно, хватит в прятки играть, не маленькие, — чуть повысил голос председатель сельсовета. — Расскажи-ка нам, Илие Кондратьевич, о . своем: соседе Василии Мугуреле..

— А чего о нем рассказывать? — удивился Мадан. — Ушел на ту сторону, и бог с ним. Оно и понятно — брат там у него, Григорий.

— А вы знали Григория? — Трофимов решил, что ему пора вмешаться.

— Как не знать! — снова удивился Мадан. — На моих глазах вырос. Я и отца ихнего покойного знал. Крепкий был хозяин, ничего не скажешь, но прижимистый. За мешок кукурузы два требовал отдать. Кулак, одним словом, нынче их так называют. Я у пего батрачил... — он тяжело вздохнул. Мадану явно не хотелось вспоминать прошлое.

— А о сыне его, Василии, что можете сказать?

Мадан молчал, теребя в руках кушму. Наконец нехотя произнес:

— Сказать ничего не могу.

— Как это — не можешь? — председатель повысил голос. — Если спрашивают, отвечай.

— Погоди, Данила Макарович, — остановил его Трофимов. — Понимаете, уважаемый Илие Кондратьевич, — обратился он уже к Мадану, — мы же не просто так, из любопытства, интересуемся. Тут дело важное, можно сказать даже — государственное.

Мадан по-прежнему молчал, опустив голову.

— Да ты, Илие Кондратьевич, никак боишься этого Мугурела? — председатель испытывающе взглянул на него. — Не ожидал, честное слово. Ты ж у нас передовик колхозного производства, ударник! И испугался какого-то кулака. Эх ты!

Мадан, наконец, оставил в покое свою кушму, не глядя ни на кого, пробормотал:

— Не приучен я, товарищ председатель, на людей наговаривать, тем более на соседей. — И еще тише добавил: — А если он вернется и все узнает? Что тогда будет? Дом подпалит, он на все способен...