На чрезвычайное совещание в резиденции министра Бессарабии прибыли, кроме генерального инспектора сигуранцы, жандармский полковник Леонеску, советник судебной палаты Ионеску-Дырзеу, генеральный секретарь министерства Григореску. Командующий третьим армейским корпусом генерал Кырчулеску отсутствовал; корпус представлял начальник штаба. Всех их, за исключением начальника штаба, Маймука хорошо знал. Начальник штаба, как и Кырчулеску, был назначен в Кишинев сравнительно недавно. Его предшественник генерал Драгу, эта «сильная личность», как его называли, не смог поделить власть с другим генералом — министром Рышкану. Генерал Драгу прославился своей знаменитой речью перед студентами богословского факультета в Кишиневе. Обнажив саблю, он дал клятву в три недели взять Одессу. Этим фанфаронским заявлением ловко воспользовался Рышкану, и не в меру воинственного генерала перевели служить в Старое королевство. Его преемник Кырчулеску, судя по данным, которыми располагал Маймука, тоже не находил общего языка с министром и потому, видимо, посчитал ниже своего достоинства присутствовать на созванном им совещании. «Наверное, — усмехнулся про себя генеральный инспектор, — два генерала для маленькой Бессарабии — это слишком много».

В стороне скромно держались с десяток чиновников рангом помельче.

Совещание открыл министр.

— Я имел честь пригласить вас, господа, в связи с событиями чрезвычайной важности. Подробнее о них доложит господин Маймука. Я же хочу подчеркнуть, что речь идет о событиях, далеко выходящих за пределы восточной Молдавии (так министр упорно называл Бессарабию, считая, что название «Бессарабия» придумано русскими). Вы не хуже меня знаете, уважаемые господа, какие злостные небылицы распространяют наши враги по ту сторону Днестра о положении в восточной Молдавии. Нас называют страной кризиса, голода и самоубийц, страной безработных, население которой только и мечтает о том, чтобы соединиться с Советами. Сейчас, когда по вине большевиков, выдвинувших свои смехотворные претензии на исконно румынскую территорию, переговоры с ними сорваны, антирумынская пропаганда усилилась. К великому сожалению, находятся легковерные люди, и не только у нас, но и в Европе, которые поддаются этой злонамеренной пропаганде. И вот теперь мы можем им сказать: посмотрите на несчастных мужчин, женщин, детей, которые, невзирая на пулеметный огонь советских пограничников, толпами бегут сюда из большевистского рая к нам, своим кровным братьям, в поисках защиты, хлеба и мирного труда. Теперь весь цивилизованный мир должен узнать правду о восточной Молдавии. — Рышкану все больше воодушевлялся. — И эта правда состоит в том, что восточная Молдавия — это страна всеобщей радости, благоденствия и спокойствия. И мое самое сокровенное желание, — он скромно потупил глаза и продолжал проникновенным тихим голосом, — всячески содействовать ее преуспеянию. Моя цель — трудиться усердно на благо ее трудолюбивого и достойного населения. — Он сделал театральную паузу. — Следует незамедлительно сообщить прессе о днестровских событиях, чтобы мир содрогнулся от жестокости Советов. А теперь нам предстоит обсудить практические вопросы. Но сначала послушаем, что нам скажет генеральный инспектор Маймука.

Генеральный инспектор доложил, что, по последним сообщениям из Тигины, беженцев насчитывается около девяноста человек — мужчин, женщин и детей.

— Их было бы больше, если б не беспримерная жестокость советских пограничников, — Маймука скорбно понизил голос. — Их жертвами стали четверо мирных крестьян, вся вина которых заключалась в том, что они бежали на родину от зверств большевиков.

— Надо похоронить этих несчастных по нашему христианскому обычаю. — Министр оглянулся на сидящего позади него адыотанта.

— К сожалению, — тем же скорбным голосом продолжал генеральный инспектор, — это невозможно, ваше превосходительство. Трупы остались на их стороне, и большевики их уже успели убрать. Им не нужны лишние свидетели, даже мертвые.

— Надеюсь, ваши люди успели их сфотографировать? Фотоснимки должны попасть я прессу, пусть все видят и знают.

Вопрос этот застал Маймуку врасплох, и он пробормотал, что даст ответ позже.

— Беженцы, — продолжал свой доклад генеральный инспектор, — размещены в полицейском участке, в большой тесноте. Это очень затрудняет выполнение стражами правопорядка их прямых функций. Поэтому предлагается перевести их в местную тюрьму.

Сидящие в кабинете переглянулись, и он поспешил добавить, что рассматривает этот перевод как временную, но необходимую меру, продиктованную интересами безопасности государства. Наша прямая обязанность, веско сказал генеральный инспектор, подвергнуть их строгой проверке. Это все люди с той стороны. Зная коварство и дьявольскую хитрость большевистского ГПУ лучше, чем кто-либо другой, он не исключает, что среди них могут быть и советские шпионы.

— Только после проверки можно допустить к беженцам этих... — он чуть не сказал «щелкоперов», но вовремя поправился, — представителей прессы. — К сожалению, ваше превосходительство, я вынужден сказать, — продолжал свой доклад Маймука, — что пока вопрос о питании этих людей не разрешен. У нас для этого нет средств. Квестор тигинской полиции сообщает, что полицейские принесли кое-какую еду из дому. А что будет завтра?

Генерал Рышкану недовольно нахмурил брови.

— Господин Маймука, позвольте вам напомнить слова Николае Титулеску [40]. Он сказал, что в интересах государства каждый честный румын должен ограничивать свои потребности мамалыгой с луком. Хотя я и не полностью разделяю его политические взгляды, но под этими словами подписываюсь обеими руками Прекрасно сказано! Я полагаю, что эти люди пришли к нам сюда не для того, чтобы вкусно есть и сладко спать. Ваше предложение перевести их в тюрьму заслуживает внимания. Надеюсь, арестантов в наших тюрьмах еще кормят? — Он с улыбкой взглянул на жандармского полковника.

— Так точно, господин министр, — полковник вскочил со своего места.

— Вот видите... На первых порах и эти беженцы вполне могут обойтись тюремным пайком.

— Позвольте мне высказать свое скромное мнение, — поднялся советник судебной палаты Ионеску-Дырзеу. — В связи с днестровскими событиями возникает своего рода юридический казус. С юридической точки зрения, эти люди нелегально перешли румынскую государственную границу и подлежат за это правонарушение уголовному преследованию в установленном порядке. Кроме того, все иностранцы у нас разделены на десять категорий, о чем уважаемые господа хорошо осведомлены. К какой категории отнести этих людей, еще вчера являвшихся подданными другого, более того, враждебного нам государства?

— Я полностью поддерживаю вашу точку зрения, господин советник, — произнес министр. — Закон надо уважать, это ясно каждому, но нельзя же ему следовать слепо, не так ли? К нам пришли не просто иностранцы, а наши соотечественники, братья со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Наш священный долг — предоставить им кров, хлеб, работу, землю... со временем разумеется. А пока, полагаю, следует установить для них карнеты [41], такие же, как были введены для беженцев из Советской России в 1919 году.

— И строжайшее наблюдение после того, как они будут выпущены, господин министр, — добавил Маймука. — А посему разрешить им селиться только в тех местах, где имеются жандармские посты.

Весть о ночном происшествии на берегу Днестра, обрастая слухами, взбудоражила Протягайловку. Едва серый зимний рассвет неохотно поднялся над селом, как возле неказистого саманного дома с красным, потрепанным солнцем, ветрами и дождями флагом собралась большая толпа. Люди оживленно переговаривались, хотя никто толком ничего не знал. Некоторые из тех, чьи дома стояли ближе к берегу, слышали выстрелы и видели, как люди при свете прожекторов бежали на тот берег. Эти очевидцы и оказались в центре всеобщего внимания, снова и снова повторяя свой рассказ и сопровождая его новыми подробностями.