Мы вливаемся в колонну демонстрантов у площади Пикадилли. Пешая процессия, мешающая автомобильному движению, довольно внушительна. Люди несут плакаты и лозунги. «Не убивайте детей автомобильным газом», «Нужны лесные лагеря для детей больших городов». Идут рабочие, мелкие служащие, домохозяйки.

— Пустое дело, пустое! — ворчит мистер Бративати, тяжело дыша со мною рядом. — Конечно, святое дело — пойти поддержать, но пустое, ничего не выйдет. Сколько раз уже хожено, а никогда никакого результата. И правильно. Какой может быть результат? Прогресс не остановишь. Человечество должно себя перемолоть. Жерновами, которые само создало. Мы сами себя убьем, вот что. Но историю не повернем. Глупая эта демонстрация. Незачем правительству швырять деньги на очистку. И если бы вышвырнуло, толку бы не было — как это все очистишь — ведь заводы не закроешь, машины не остановишь. Да и все эти (он тычет пальцем в медленно ползущий рядом с нами «мерседес»), они от проблем простого человека находятся знаешь на каком расстоянии? Миллионов световых лет!

Мистер Бративати гордо улыбается, он ждет, что я оценю его ум и знания. Я оцениваю. И мы идем дальше, чтобы спустя три километра разойтись в разные стороны, словно и не было никакой демонстрации.

— А знаете, — говорит мне вечером этого дня мистер Вильямс, посмеиваясь, — я уверен, нашему правительству нужно додуматься сделать один незначительный жест — на главной площади повесить плакат «Воздух очень засорен автомобилями. Просим прощения». И все. Так в каждом городе. Страна мигом успокоится. Нам, англичанам, ведь важно общепризнание какого-то факта, сочувствие, и мы удовлетворены. Вы заметили, в каждой пачке сигарет «Бенсон и хеджес» всегда лежит бумажка с правительственным предупреждением о вреде табака. Я точно знаю — большинство англичан предпочитает эти сигареты именно из-за правительственного листка. Вот так-то.

«Механический зверь», расползаясь по этому, в сущности, совсем небольшому острову, приобретает все более и более разрушительную силу. Он способен угрожать целым городам. И каким городам — Бату!

Бат лежит на Эйвоне, том самом Эйвоне, что протекает и через шекспировский Страсфорд. Более чем где бы то ни было в Бате видны следы дерзкого древнего Рима — здесь еще живы полуразрушенные римские бани (Бат — баня по-английски), построенные некогда на источнике целебных вод. Зелено-изумрудная цвель, жаркий серый запах бассейнов и камни — серые камни былого, красноречиво молчащие: вот большой бассейн для знатных, римлян, вот небольшой, квадратный, для самых знатных, а эта круглая ванна уж не Юлия ли Цезаря желала принять в свое лоно?

Чего-чего только нет в этом городе для туриста. Здесь все музеи — и дома, и улицы. Время словно остановило свой бег на этом месте и замерло. Архитектура — одно из самых благородных и долговечных искусств — чрезвычайно громоздкая вещь. Книгу можно держать на полке, картину на стене, музыку в памяти. Высокое произведение архитектуры невозможно переставить с места на место, — впрочем, при современной технике возможно, но я говорю не о техническом приеме перестановки, а об эстетическом: в облике города прежде всего изменяется вместе со временем человек, а в последнюю очередь архитектура.

Не боясь быть кощунственной, скажу, что в таких городах, как Ленинград, Львов, Суздаль, Черновцы — человек далеко ушел от города и не сливается с ним, они не являют собою единого целого. Такие города, как Москва, Нью-Йорк, Неаполь, очень изменившие с эпохой свой облик, вполне соотносятся с человеческим потоком, стремящимся по их улицам. Есть города, где сосуществование человека и города взаимопроникновенно — такими мне видятся Париж, Лондон, Рим, Киев.

Но Бат как раз таков, как Суздаль, хотя ничем на него не похож. Толпы туристов, глазеющие и трогающие, как нечто случайное, как массовка на сцене, попавшая не в тот спектакль. И при этом Бат — большой город где живет несколько сот тысяч человек, занятых в основном в сфере обслуживания туристов. Время от времени над седой головой Бата проносятся шквалы двадцатого века: то химический комбинат планируется поставить неподалеку от города на приэйвонских холмах то о металлургическом заводе поговаривают. Для немалой армии безработных, живущих в районе Бата и в самом городе, это решение несет с собою гибель старинному городу.

Однако ходят слухи, Бат оказался под совсем иной угрозой: «механический зверь» готов налететь на него и смести с лица земли большую часть.

Дело в том, что город опоясан множеством автомобильных дорог. Движение на них с каждым годом становится все оживленнее. Уже сегодня автомобилисту приходится, проезжая через это чудо архитектуры и истории, «положить» три полных часа на стояние в хвосте.

По плану реконструкции Бата предполагается постройка в городе полукилометрового тоннеля и новой сети автодорог, что повлечет за собой снос целых старинных улиц.

— Ах, ну стоит ли вам так волноваться из-за нашего Бата, — облила меня своим холодком миссис Кентон, у которой на все случаи жизни были решения и безапелляционность. — Вы придаете слишком большое значение тому, что пишет наша пресса. «Спасем Бат! Спасем Бат!» Раскричались. Чуть ли не в каждом номере газеты за эту неделю статья о Бате. Вот увидите, покричат и успокоятся. Выявятся разные общественные мнения, поработают статистики — и все быстро заглохнет. Очередная кампания. Причем время сейчас летнее, политическая жизнь в состоянии отпусков, болтать не о чем, вот и «всплыл» Бат. Вот увидите — в ближайшее время ничего не будут перестраивать.

Со дня того разговора прошло три года. И в самом деле. Бат как стоял, так и стоит. «Механические звери» проползают по нему по-прежнему медленно. Водители про себя, если это англичане, и вслух, если люди какой-нибудь другой национальности, чертыхаются, но Бат стоит.

— Стоит-то он, стоит, но проблема остается и все увеличивается со временем, поэтому я советую, если есть возможность, побывайте еще раз в Бате, — говорит мне сегодня Антони Слоун. — Мне становится страшно, когда я думаю, что могут снести большую улицу Платени.

Она, как улица Росси в Ленинграде, состоит из двух параллельно идущих классических зданий и венчается дворцом классической архитектуры. Дома темно-серые с черными подпалинами времени.

Прекрасный наш двадцатый век. Он придумал множество игрушек не только забавных, но и чрезвычайно полезных человеку, он освободил и продолжает освобождать его время, одновременно забивая голову так, что время, освобожденное им, благополучно и с лихвой уходит на заботу об этих игрушках, на желание и осуществление владеть ими, если их нет, и на усилия в приобретении их.

Прекрасный талантливый, наш двадцатый век. Его нельзя сравнить ни с каким другим временем, и особенность его, возможно самая яркая, в размножении по земле «механических зверей» для сокращения расстояний, для разных надобностей и удобств человеческих.

Неуемные искатели вечного двигателя. Это вам обязано человечество «открытиями в области науки и техники». Можно ли быть неблагодарными к памяти тех, кто наградил нас телефоном и телевизором, автомобилем и электроплитой? Да разве все перечислишь! У человека нашего времени есть хорошее иждивенческое чувство по отношению к предметам и «зверям», облегчающим жизнь. Есть у него, у определенной и немалой категории людей, и отрицание технического начала в быту, но это всего лишь инерция косности.

Мне мерещатся слабые очертания огромного замкнутого круга: мы освобождаем свое время с помощью техники от многих трудностей и тягот, мы освобождаем его, и оно, свободное, немедленно заполняется чем-то иным. Но чем? Нельзя точно дать определения на все случаи жизни, учтя все характеры и ситуации, но одно несомненно: много рук сегодня освобождается на горе себе — современная Англия дает этому положению красноречивые иллюстрации и слово «безработица» стоит здесь неподалеку от словосочетания научно-техническая революция.

В Англии сегодня несметное количество народу занято в так называемой сфере обслуживания — в магазинах, ресторанах, турбюро и многом другом. Господин Великий Быт царит полновластно и прочно. Все хотят быть хорошо одетыми, сытыми, не бояться завтрашнего дня, не пугаться инфляции и безработицы. Все хотят быть равными. Но многовековые принципы человеческого леса — свобода, равенство, братство — гармонически прекрасные, существуют лишь в идеале, а правят лесом — несвобода, неравенство, небратство. И некое начало хаоса видится мне в том, что все менее на земле рук производящих и все более ртов пожирающих.