Теперь для императрицы главной её поддержкой были Платон Зубов и его брат Валериан, ими она была счастлива, в них она верила, хотя в душе, по-видимому, жило тревожное понимание, что никакие эти Зубовы не государственные деятели, а просто желанные сердцу дорогостоящие мальчики-игрушки.
Но когда пришло известие, что 5 октября 1791 года умер от апоплексического удара (гипертонического криза) Григорий Потёмкин, Екатерина, по свидетельству французского уполномоченного Женэ, «лишилась чувств, кровь бросилась ей в голову, и ей принуждены были открыть жилу». Барону Гримму она писала: «Вчера меня ударило как обухом по голове… Мой ученик, мой друг, можно сказать, идол князь Потёмкин-Таврический скончался… О Боже мой! Вот теперь я истинно сама себе помощница. Мне снова надо дрессировать себе людей!» Она так писала потому, что в глубине сердца знала, что фаворит Зубов ей не помощник, что ему далеко до Потёмкина, против которого он последние годы упорно её настраивал. Да она и высказала однажды эту мысль в письме к Гримму: «Ох, Боже мой! Опять нужно приняться и все самой делать. Нет ни малейшего сомнения, что двое Зубовых подают более всего надежд; но подумайте, ведь старшему только 24-й год, а младшему нет еще и двадцати. Правда, они люди умные, понятливые, а старший обладает обширными и разнообразными сведениями. Ум его отличается последовательностью, и, поистине, он человек даровитый». Но относительно даровитости, ума и обширных познаний Зубова так думала (а может быть, только хотела так думать) только она одна. А об уме и даровитости, например, Потёмкина отзывались Иосиф II, Сепор, Геррис, Безбородко и другие высокопоставленные и прозорливые лица. А о «даровитом» Зубове не отозвался из сильных мира сего никто.
Со дня кончины Потёмкина влияние Зубова на императрицу стало безраздельным, его личные дела стремительно пошли в гору, а дела государства в тех областях, которыми занимался Зубов, значительно пошатнулись. Современники видели все недостатки фаворита Зубова, его злость, недоброжелательство относительно всеми уважаемых лиц, его явную вражду против Потёмкина, Безбородко, Сиверса, Воронцова и других государственных деятелей, отдававших свои силы на благо Отечества. Видели, как он плетёт интриги и старается возвеличить себя, выпрашивая у императрицы для себя и своих родственников, особенно для брата Валериана, орденов, чинов, должностей, почестей и всяких других милостей.
Но Екатерина, следуя своей давней традиции в фаворитизме — только хвалить своих любовников, пока они были рядом с ней, в своих письмах и высказываниях представляла Платона Александровича чуть ли не ангелом небесным, восхваляя его безусловную преданность ей (!), бескорыстие (!), его искренность (!), любезность, стремление к познанию и учению (!). Она считала его самым способным своим учеником (В скобках заметим, что всех своих фаворитов-любовников Екатерина скромно называла своими «учениками».) На самом деле двор считал Платона Зубова человеком недалёкого ума, злым, мстительным и малообразованным, но имеющим привлекательную внешность и хорошо владеющим французским языком.
Начал свою карьеру Зубов поручиком Конной гвардии, был переведён в дворцовую стражу Н. И. Салтыковым, который через рекомендацию его императрице рассчитывал свалить Потёмкина, опору екатерининской власти, и тем самым повлиять на успех партии цесаревича Павла Петровича.
Как только Зубов получил сан фаворита, он стал очень быстро продвигаться по служебной лестнице. Большой, или Высочайший, двор, поняв, что Зубов — это не мимолётное увлечение императрицы, начал воздавать Зубову приличные официальному фавориту почести. Князь Адам Чарторыйский с братом, по велению императрицы пребывающие при дворе как представители Польши, выполняя рекомендации своего ментора Гурского, должны были отправиться на поклон к фавориту князю Платону Зубову. Об этом визите Чарторыйский в своих Записках рассказал так: «В указанный час явились мы в Таврический дворец, где отведено было ему помещение. Он встретил, нас стоя, опираясь на стол; он был одет в коричневый камзол. Это был еще молодой человек, стройный, с приятным смуглым лицом Он принял нас с видом весьма милостивого покровительства. На время разговора посредником между нами был Гурский, который очень удачно отвечал на предлагаемые вопросы и видимо понравился всесильному фавориту. В заключение князь сказал, что сделает все возможное, чтобы быть нам полезным в нашем деле, но не преминул оговориться, что все исключительно зависит от воли императрицы, на решения которой ни он, ни кто другой не могут иметь окончательного влияния. Он сказал нам также, что мы скоро будем представлены Ее Величеству. К князю Зубову нас привел князь Куракин, брат будущего посла, взявший нас под свое покровительство. Но в то время, когда мы входили в кабинет Зубова, он вдруг исчез, или, вернее, остался в приемной. Когда мы вышли, он снова встретил нас и стал расспрашивать подробно обо всем, что говорил нам князь, а из его замечаний мы могли легко заключить, что нам пришлось беседовать с самым могущественным человеком всей империи.
Не менее значительную роль играл брат фаворита, граф Валериан Зубов. По внешности он имел даже более мужественный и внушительный вид, чем его старший брат, и сама императрица чрезвычайно к нему благоволила Уверяли даже, что если бы Валериан Зубов имел случай представиться императрице раньше своего брата, то он, быть может, занимал бы его место. В настоящее время в качестве брата фаворита и благодаря личным заслугам, граф Валериан пользовался большим значением у императрицы. Поэтому необходимо было засвидетельствовать ему свое почтение, что мы и исполнили по настоянию Гурского. Благодаря покровительству графа Валериана мы и удостоились чести получить специальную аудиенцию у его брата».
Свидетельства князя Адама Чарторыйского в его Записках для нас и для вас, дорогой читатель, весьма ценны, потому что они исходят от очевидца описываемых лиц и событий, отстранённого от русской жизни, а потому не вызывают сомнений в их объективности и достоверности.
Приведём из его Записок еще один отрывок, касающийся фаворита Зубова «Приемы у князя Платона происходили ежедневно в 11 часов утра это был целый церемониал, напоминавший собой французское „Leve du Roi“ времен Людовика XV. Целое сонмище просителей и людей всех рангов усердно посещали эти утренние приемы. Вся улица была полна каретами, экипажами самого разнообразного вида Бывали случаи, что после продолжительного ожидания в приемную входил камердинер князя и торжественно заявлял, что его сиятельство сегодня принимать не будет, после чего все молча разъезжались, но также аккуратно являлись на следующий день. Церемониал причем был следующий.
В начале 12-го часа двери кабинета широко растворялись, Зубов входил в комнату небрежной походкой и, сделав общее приветствие легким кивком головы, садился к туалетному столу. Он был в легком халате, из-под которого было видно белье. Парикмахер и лакеи приносили парик и пудру, а все присутствующие старались уловить его взгляд и обратить на себя внимание всесильного фаворита. Все почтительно стояли, и никто не смел проронить слова, пока он сам не заговорит. Нередко он все время молчал, и я не запомню, чтобы он когда-нибудь предложил кому-либо стул, исключая генерал-фельдмаршала Салтыкова, которому, как говорят, Зубовы были обязаны своим возвышением Известно, что Платон заменил Дмитриева-Мамонова по „рекомендации“ Салтыкова Деспотический проконсул Тутолмин, гроза Подолии и Волыни, несмотря на приглашение князя, не решался сесть, присев на кончик стула всего на несколько минут, он затем снова говорил стоя.
В то время, пока причесывали князя, его секретарь Грибовский приносил бумаги для подписи. Окончив прическу и подписав несколько бумаг, Зубов надевал мундир или камзол и удалялся во внутренние комнаты, давая знать легким поклоном, что аудиенция кончена Все кланялись и спешили к своим каретам Все это проделывалось ежедневно и повторялось по строго установленному церемониалу».
