Замечания Армстронг фокусируются на Ближнем Востоке и исламской схеме фундаменталистского обучения. Но ей есть что сказать о драмах, которые переживают постаграрные культуры вообще. Начиная с XVI века:
«Западное общество более не сдерживалось теми оковами, что аграрная культура… Одно за другим следовали изобретения и открытия в медицине, навигации, сельском хозяйстве и промышленности. Каждое из них порознь не имело решающего значения, но их кумулятивный эффект оказался радикальным. К 1660 году инновации происходили в таком масштабе, что прогресс стал необратимым: открытие в одной области непременно вело к формированию новых идей в другой… Люди в Европе и Америке наращивали уверенность в том, что прогресс непрерывен. К тому времени, когда технизация общества привела к промышленной революции XIX века, люди Запада обрели такую уверенность в себе, что им уже не требовалось искать вдохновение в прошлом, как это свойственно аграрным культурам и их религиям. Они устремили взоры в будущее.
Для участия в научных и производственных проектах требовалось возраставшее число людей на первичных уровнях деятельности — печатников, клерков, заводских рабочих. Им уже требовался некий уровень образованности. Требовалось все больше людей, способных покупать товары массового производства, т. е. живущих несколько лучше, чем требовалось для физического существования… Если государство хотело использовать человеческий ресурс для роста производительности труда, оно нуждалось в том, чтобы втянуть в процесс группы, ранее сегрегированные и вытолкнутые на обочину, как это случилось с евреями… Идеи демократии, плюрализма, толерантности, прав человека, светского характера культуры не были уже только прекрасными мечтаниями. Они были востребованы современным государством, по крайней мере отчасти. Было обнаружено, что для своей эффективности современное государство должно быть организовано на светской, демократической основе. Обнаружилось также, что если общества организованы по новым рациональным и научным нормам, они становятся неодолимыми, традиционные аграрные страны не могут быть для них соперниками».
Однако кое-что осталось без изменений. В постаграрной культуре, точно так же как и в аграрной, все оказывается связано со всем. Во всяком случае, если какой-то элемент системы усиливается, усиливается и вся сеть. А если какой-то элемент ослабевает, ослабевают и другие. Сложная новая культура не оказалась так просто экспортируемой и контролируемой, как того ожидали европейские империалисты. Как пишет Армстронг:
«Аграрные колонии восприняли колонизацию как вторжение разрушительного, чуждого начала. Модернизация была сугубо поверхностной — по необходимости, коль скоро хотели быстро достичь того, на что Европе потребовалось три столетия. В Европе современные идеи имели достаточно времени, чтобы постепенно просачиваться во все классы общества. В колониях лишь небольшие группы, принадлежавшие к верхнему слою общества и (что существенно) к военной касте, могли получить европейское образование… Общество раскололось, и две его части все труднее могли понимать друг друга… Теми, кто остался за рамками процесса модернизации, управляли сообразно светским кодексам законов, которых управляемые не понимали… Постройки в западном стиле «модернизировали» города, чаще, всего превращая древние центры в музейные предметы, в приманку для туристов… Люди чувствовали себя потерянно в своей собственной стране. Местные жители всех общественных классов испытывали горечь прежде всего по поводу того, что они более не были хозяевами собственной судьбы. Они испытали угнетающую утрату идентичности».
Даже на Западе люди нашли переход от культуры аграрной к постаграрной весьма тяжким испытанием, а многие испытывают болезненное чувство по сей день. Но так или иначе западный человек модернизировался в собственном темпе и в соответствии с собственной программой. Это роскошь, которой были лишены европейские колонии за исключением — частичным — Гонконга. В Европе и в Америке модернизация сопровождалась расширением автономии личности и инновациями. В колониях ей сопутствовали утрата автономии и навязанная имитация западного поведения, обустройства и жизненных целей.
Рывки, привнесённые в неподготовленные аграрные общества западными империями и позднее их объединёнными учреждениями вроде Всемирного банка, ВТО и Международного валютного фонда, уже породили новое Средневековье. В особенности это проявилось в африканских странах, таких как Руанда, Либерия, Конго (Заир), Сьерра-Леоне и Зимбабве, а также в Камбодже (Кампучии) и Бирме (Мьянме). Две последние были вполне стабильны и относительно процветали в своём статусе аграрных культур. Даже казалось, что они довольно гладко адаптировались к французскому и британскому господству соответственно. Затем обе погрузились в постколониальный ужас.
Современный мир представляет собой поразительную мозаику, составленную из культур-победителей; групп, погруженных в старое или новое Средневековье; групп, пытающихся выбраться из порочной спирали, тянущей их вниз; остатков доаграрных культур; обломков рухнувших империй. Даже внутри одной страны существует такая мозаика из культур современных, архаичных и средневековых.
Группы людей, к которым относятся снисходительно, над бессилием и глупостью которых принято потешаться, нередко (возможно, что всегда) представляют собой средневековые популяции. Они «заторможены» тем, что их идентичность и их культура приписаны к своего рода чистилищу. Я знавала такой островок в 1930-е годы — в богом забытом месте Аппалачских гор, в Северной Каролине. Жители этих мест утратили родовую память. Возможно, что это произошло из-за медленного накопления неадекватности к окружению. Перебравшись в горы, где они обрекли себя на изоляцию, эти люди утратили многие из умений, которые их предки привезли из Европы и с восточного побережья США. Они не были ни глупы, ни беспомощны. Да и их архаичность была не вполне последовательной: они изготовляли на продажу соломенные шляпы, метлы, английские булавки и вязали так называемые сьюксы (по имени индейского племени). Получив помощь извне, они восстановили утерянные умения. А с возвращением ранее переехавших в другие места (и их сбережений) часть этих людей обрела новый интерес к будущему и его возможностям.
Северный Лондейл, о котором мы говорили раньше, представляет собой фрагмент городской мозаики, где жители глубоко погрузились в новое Средневековье. Они оказались не в состоянии сохранить хотя бы примитивные элементы социальной жизни. Северный Лондейл и вся чикагская мозаика отнюдь не исключение в западных городах. Наш вид весьма вынослив, но индивиды и целые группы, впавшие в большое или малое средневековье, нуждаются в помощи и времени, чтобы восстановиться.
Жертвы Средневековья, особенно когда они изолированы в пространстве или в социальной среде, нередко не в силах выбраться из своего состояния, даже если их число не так уж мало. Между нами и нашими пращурами пролегли пропасти утраты памяти. До сих пор не утихают споры вокруг того, были ли эти пращуры робкими подбирателями крошек, остававшихся им от гиен, или сами они были отважными хищниками — память об этом исчезла. Не утихли споры и вокруг того, всегда ли женщины трактовались мужчинами как существа второго разряда — и об этом не сохранилась память. Даже обладавшие письменностью культуры вроде минойской и сменившей её микенской остаются таинственными. Это достойно сожаления, так как минойское искусство донесло до нас чувство радости, следование моде, игры с быком, женщин, которые выглядят достаточно независимо. Но все это ушло, оставив после себя все ещё не расшифрованные надписи, несколько дюжин печатей для букв или целых слов и следы жизнерадостности в произведениях искусства. Мы даже не знаем точно, было ли письмо тех, кто их завоевал и кто тоже канул в Лету Средневековья, прямым предком греческого алфавита — достижения, косвенным образом связанного и с нашим письмом.
Древние греки, как и древние иудеи и другие группы людей с их историями о происхождении от божественных предков, сохранили мифы, в которых видны сожаления по поводу исчезнувшего золотого века. Немало исчезло веков, которые можно было счесть золотыми сравнительно с тем, что наступало вслед за ними.
