– Понимаю.

Она забавлялась, и это при его теперешнем настроении было важнее для него, чем то, насколько она тактична. А еще странно было неожиданно узнать, что смутный гобелен, служивший фоном миссис Мюррет, был меж тем живым и имел глаза. И сейчас, когда пара тех глаз смотрела в его глаза, он ощутил, что наблюдающий и наблюдаемая странным образом переменились ролями.

– У кого это «у нас»? И много было вас, свидетелей?

– Довольно много. – Она улыбнулась. – Дайте-ка подумать – кто там бывал в ваше время? Миссис Болт… и мадемуазель… профессор Дидимус и польская графиня. Помните польскую графиню? Она гадала с помощью магического кристалла и аккомпанировала себе на рояле, и миссис Мюррет отказала ей от дома, потому что миссис Дидимус обвинила ее в том, что та, мол, гипнотизирует профессора. Но вы, конечно, не помните. Вы нас просто не замечали, но мы все видели. И нам было интересно…

Дарроу вновь почувствовал, что краснеет:

– Что вам было интересно?

– Ну… кто из вас, вы или она…

Он поморщился, хотя не осуждающе. Но не сразу решился слушать дальше.

– И к какому мнению, если можно спросить, вы пришли?

– Миссис Болт и мадемуазель с графиней, естественно, считали, что она; но профессор Дидимус и Джимми Бранс – особенно Джимми…

– Минуточку, что еще за Джимми Бранс?

Она воскликнула в изумлении:

– Вот уж действительно вы ничего вокруг не замечали – не запомнить Джимми Бранса! В конце концов, он, должно быть, был прав насчет вас. – Она весело посмотрела на него. – Но как вы могли? В ней же все было фальшивым, с головы до пят!

– Фальшивым?.. – Несмотря на давность этой истории и то, что он был сыт ею по горло, в нем заговорил собственнический инстинкт мужчины и отверг обвинение.

Мисс Вайнер поймала его взгляд и рассмеялась:

– О, я имела в виду только внешне! Знаете, она часто заходила ко мне в комнату после тенниса или вечером, причесаться и подкраситься, когда у них там продолжалось; и уверяю вас, она разбиралась на части, как мозаика. Больше того, я, бывало, говорила Джимми… просто чтобы позлить его: «Спорим на что угодно, я не ошибаюсь, потому как знаю, она никогда не осмеливалась разде…» – Она прервалась на полуслове, смутившись, и ее лицо стало цвета сердцевины раскрывшейся розы.

В такой ситуации Дарроу спасли внезапно нахлынувшие воспоминания, и он не удержался от смеха, простодушно подхваченного ею.

– Конечно, – проговорила она сквозь смех, – просто я хотела поддразнить Джимми…

Ее веселье было ему несколько неприятно.

– Все вы одинаковы! – воскликнул он, чувствуя необъяснимую досаду.

Она мгновенно это заметила – ничего не упускала!

– Вы сказали это потому, что подумали, я злорадна и завистлива? Да – я завидовала леди Ульрике… О, не из-за вас или Джимми Бранса! Просто у нее было почти все, что мне всегда хотелось иметь: наряды, развлечения, авто, поклонники, прогулки на яхте, Париж – да одного Парижа было достаточно! И может ли, по-вашему, девушка видеть такое перед собой изо дня в день и не задаться вопросом, почему некоторым женщинам, имеющим ничуть не больше прав на это, все само сыплется в руки, тогда как другие пишут приглашения к обеду, разбираются со счетами, делают копии списка необходимых визитов, приводят в порядок гольфы, подбирают ленты и следят за тем, чтобы собак вовремя обработали серой. В конце концов, каждый может посмотреть на себя в зеркало!

Последние слова она буквально выкрикнула, и в них прозвучало нечто большее, нежели раздраженное тщеславие, но он не отреагировал на них, пораженный тем, как изменилось при этом ее лицо. Под набежавшими облаками возбуждения оно уже не было раскрывшейся чашечкой цветка, но темным мерцающим зеркалом, в котором отражались неведомые глубины чувства. Девушка-то с характером – это видно, подумалось ему, и, похоже, она прочла эту мысль в его глазах.

– Вот такие университеты я прошла у миссис Мюррет – и никаких других не кончала, – сказала она, пожав плечами.

– Боже!.. Так долго у нее пробыли?

– Пять лет. Пробыла там дольше остальных, – сказала она так, словно этим можно гордиться.

– Теперь это позади, слава богу!

Вновь на ее лицо набежала различимая тень.

– Да… теперь я достаточно далека от этого.

– Можно поинтересоваться, что собираетесь делать дальше?

Она на секунду задумалась, прикрыв веки, затем ответила с достоинством:

– Еду в Париж, учиться на актрису.

– На актрису? – Дарроу в смятении уставился на нее. Все его смешанные, противоречивые впечатления о ней враз изменились после такого признания, и, чтобы скрыть удивление, он беспечно добавил: – Значит… все же увидите Париж!

– Едва ли это будет Париж Ульрики. Париж сплошных удовольствий.

– Действительно, едва ли. – Подлинное сочувствие побудило его продолжить: – Есть ли у вас… кто-то влиятельный, на кого вы можете рассчитывать?

Она ответила небрежным смешком:

– Никого, кроме себя. И никогда не было.

Ответ был ожидаемым, и он оставил его без внимания.

– Но вы хотя бы представляете, какая конкуренция в этой профессии?

– Очень ясно представляю. Но я не могу жить как прежде.

– Разумеется, не можете. Но поскольку, по вашим словам, вы терпели это дольше остальных, разве нельзя было продержаться хотя бы еще немного, пока не появится нечто вроде надежной вакансии?

Она помолчала, затем перевела безразличный взгляд на окно, поливаемое дождем.

– Не пора ли нам трогаться? – спросила она с надменной беззаботностью, которую скорее можно было ожидать от леди Ульрики.

Дарроу, удивленный произошедшей в ней переменой, но видя за подобной реакцией замешательство и досаду, встал и снял со спинки стула ее жакет, который она повесила просушиться. Когда он протягивал его ей, она метнула на него быстрый взгляд.

– Дело в том, что мы поссорились, – вырвалось у нее, – и я ушла вчера вечером, осталась без ужина – и без жалованья.

– Вот как! – охнул он, прекрасно понимая, какими печальными последствиями может грозить подобный разрыв с миссис Мюррет.

– И без рекомендательного письма! – добавила она, продевая руки в рукава жакета. – А теперь, похоже, и без кофра, – но не вы ли сказали, что до отплытия есть время еще раз поискать на станции?

Время для поиска еще было, но новая попытка закончилась разочарованием, поскольку они не могли отыскать ее кофр в огромной груде багажа, в которой добавилось беспорядка с прибытием очередного курьерского из Лондона. Это обстоятельство вызвало в мисс Вайнер кратковременное замешательство, но она быстро смирилась с необходимостью в любом случае продолжать путешествие, и ее решимость подвигла Дарроу окончательно отмести сомнения, следовать ему дальше в Париж или возвращаться в Лондон.

Похоже, надежда иметь в его лице попутчика воодушевила мисс Вайнер, что было подкреплено его предложением запросить телеграммой Чаринг-Кросс о пропавшем кофре; и он оставил ее ждать в пролетке, а сам помчался на телеграфную станцию. Запрос отправили; он собрался возвращаться, но тут его осенило, и он написал послание своему слуге в Лондоне: «Если после моего отъезда придут письма с французскими марками, немедленно переправь их мне в отель „Терминал“, Гар-дю-Нор[1], Париж».

Затем присоединился к мисс Вайнер, и они покатили под дождем обратно к пристани.

Едва поезд выехал из Кале, она уткнулась головой в уголок сиденья и уснула.

Сидя напротив нее в купе, в которое он ухитрился не пустить других пассажиров, Дарроу с любопытством разглядывал ее. Он никогда не видел лица, так быстро меняющегося. Минуту назад оно было как поле маргариток, волнующихся под летним ветерком; и вот уже в неверном бледном свете светильника над головой оно несет на себе жесткую печать переживаний, как будто еще мягкая масса застыла прежде, чем ее округлости успели оформиться; и он растроганно смотрел, как тень заботы ложится на нее, пока она спит.