– Только вчера купила его, и вот, пожалуйста, теперь он никуда не годится! – горевала она.

Такое сокрушительное отчаяние вызвало у Дарроу улыбку. Есть над чем подумать моралисту: вместе с такими катастрофами, как у него, человеческую природу все еще волнуют микроскопические неприятности!

– Хотите, возьмите мой! – крикнул он ей, словно желая перекричать бурю.

Предложение заставило молодую женщину взглянуть на него более внимательно.

– Ба, да это мистер Дарроу! – воскликнула она, а затем, просияв: – О, благодарю вас! Давайте укроемся под ним вдвоем, если вы не против.

Значит, она знает его, а он ее, но как и где они познакомились? Оставив выяснение этого вопроса на потом, он увлек ее в более защищенный от дождя угол и велел постоять там, пока не отыщет своего носильщика.

Когда он вернулся через несколько минут с найденным имуществом и известием, что пароход не отплывет, пока буря не уляжется, она ничуть не расстроилась.

– Раньше чем через два часа не отплывет? Какая удача – тогда я смогу отыскать свой кофр!

В обычных обстоятельствах Дарроу не слишком хотелось бы затевать приключение с молодой особой, потерявшей кофр, но в тот момент он был рад любому поводу чем-то занять себя. Даже если бы он решил сесть на ближайший поезд из Дувра обратно, все равно оставался томительный час ожидания, который нечем было заполнить, и естественным способом избавиться от скуки было провести время под одним зонтом с терпящей бедствие красоткой.

– Потеряли кофр? Позволите мне попытаться найти его?

Ему понравилось, что она не ответила обычным «ой, правда?». Вместо этого она со смехом поправила его:

– Не просто кофр, а мой кофр; другого у меня нет… – и оживленно добавила: – Вы бы сперва лучше проследили, как ваши вещи грузят на корабль.

Это заставило его ответить, будто обсуждение его планов придавало им определенность:

– Вообще-то, не уверен, что поплыву.

– Не уверены?

– Ну… возможно, не этим рейсом. – Он снова почувствовал, как им постепенно овладевает нерешительность. – Мне, может быть, придется вернуться в Лондон. Я… я жду… жду письма… – («Она примет меня за беглеца-растратчика», – подумалось ему.) – Но у меня есть масса времени, чтобы поискать ваш кофр.

Он подобрал свертки попутчицы и предложил ей взять его под руку, что позволило тесней прижать к себе под зонтом ее тоненькую фигурку; и когда вот так, вместе, они пробились обратно на платформу, качаясь под порывами ветра, как марионетки на ниточках, он продолжал гадать, где бы мог видеть ее? Он сразу различил в ней соотечественницу: маленький носик, мягкие краски и как бы эскизная тонкость черт лица, словно слегка размытый первоначально яркий акварельный портрет; вдобавок высокий приятный голос и оживленная жестикуляция. Она явно была американкой, но свойственная нации раскованность сдерживалась в ней плотным фильтром манер, – сложный продукт пытливого и переимчивого племени. Все это, однако, не помогло ему вспомнить, как ее зовут, поскольку именно подобные экземпляры нескончаемым потоком шли через посольство в Лондоне, а врезающаяся в память и неловкая американка встречалась все реже, в сравнении с безупречным типом.

Более, чем неспособность вспомнить, кто она такая, озадачивало связанное с ней стойкое ощущение какой-то неловкости, чего-то неприятного. Столь очаровательное видение в обрамлении каштановых волос и коричневой горжетки, лучась смотрящее на него, должно было бы пробуждать только приятные ассоциации, но все старания найти ее образу место в прошлом заканчивались тем тоскливым и смутно неприятным ощущением.

– Не припоминаете меня… у миссис Мюррет? – спросила она за столиком тихого кафе, куда после напрасных долгих поисков кофра Дарроу пригласил ее на чашку чая.

Войдя в это затхлое убежище, она сняла насквозь мокрую шляпку и повесила на каминную решетку сушиться, привстала на цыпочки перед круглым, с орлом наверху зеркалом над вазами с крашеными иммортелями и провела пальцами по волосам, причесывая их. Этот жест подействовал на окоченевшие чувства Дарроу, как жар огня в камине на застывшую в жилах кровь, и, когда он спросил: «А ноги у вас не промокли?» – и она, не чинясь, осмотрела свои прочные подошвы и бодро ответила: «Нет… к счастью, я надела новые ботинки», у него появилось ощущение, что человеческое общение – вещь все же терпимая, если оно всегда вот так свободно от формальности.

Когда его попутчица сняла шляпку, у него не только родилось подобное рассуждение, еще ему впервые полностью открылось ее лицо, и оно было столь привлекательно, что имя, мгновение назад ею произнесенное, вызвало несоразмерно сильное смятение.

– Миссис Мюррет… так это было там?

Теперь он, конечно же, вспомнил ее – одну из робких неясных фигур в том ужасном доме в Челси, одну из бессловесного окружения громогласной миссис Мюррет, в когти которой он попал во время своего безрассудного преследования леди Ульрики Криспин. Ох, эта тяга к банальным безумствам! Столь скучным и тем не менее столь привязчивым!

– Я обычно встречала вас на крыльце, – напомнила она.

Да, она проходила мимо – припомнилось ему, – когда он устремлялся в гостиную, ища леди Ульрику. Он украдкой более внимательно посмотрел на нее. Как он мог не заметить такое лицо в толпе гостей миссис Мюррет? В его ускользающих чертах, в нежном абрисе сквозило капризное изящество юных головок из итальянской комедии. Волосы торчали надо лбом мальчишеским вихром и были в тон золотисто-карим глазам с черными крапинками, на щеке крохотная коричневая родинка возле уха – так называемая роза за ухом, и подбородок, которому пошло бы опираться на жабо. Когда она улыбалась, левый уголок губ поднимался немного выше правого, и ее улыбка начиналась в глазах, сбегая к губам двумя лучиками света. И мимо такого лица он мчался к леди Ульрике Криспин!

– Но конечно, вы не запомнили меня, – говорила она. – Меня зовут Вайнер – Софи Вайнер.

Не запомнил? Да нет, запомнил! Сейчас он был искренне уверен в этом.

– Вы племянница миссис Мюррет, – объявил он.

Она покачала головой:

– Нет, даже не племянница. Я всего лишь ее чтица.

– Чтица? Вы хотите сказать, что ее вообще интересуют книги?

Мисс Вайнер развеселило его удивление.

– О нет, конечно! Но я писала для нее письма, вела книгу гостей, выгуливала собак и выполняла всякие другие скучные обязанности.

– Это просто ужасно! – проворчал Дарроу.

– Да, но не так ужасно, как быть ее племянницей.

– Охотно верю. Рад слышать, – добавил он, – что вы говорите обо всем этом в прошедшем времени.

Она как будто немного приуныла при упоминании об этом, но потом вызывающе вздернула подбородок:

– Да. Между нами все кончено. Мы только что расстались в слезах – но не молча!

– Только что? Уж не хотите ли вы сказать, что все это время были там?

– С тех пор, как вы приезжали, чтобы увидеть леди Ульрику? Вам кажется, это было ужасно давно?

Неожиданность выпада, как и его некоторая бестактность, убавила удовольствие от ее щебета. Она действительно начала нравиться ему: благодаря откровенному одобрению в ее глазах он вновь привычно стал ощущать себя привлекательным молодым человеком со всеми преимуществами такого состояния, а не безымянным ничтожеством, каким чувствовал себя в толпе на пристани. Досадно, что именно в этот момент последовало напоминание: естественность не всегда идет рука об руку с тактом.

Она как будто догадалась о его мыслях.

– Вам не понравились мои слова о том, что вы приходили ради леди Ульрики? – спросила она, наклоняясь над столом, чтобы налить себе вторую чашку чая.

Быстрота ее реакции ему по меньшей мере понравилась.

– Это лучше, – засмеялся он, – чем если бы вы думали, что я приходил ради миссис Мюррет!

– У нас и мысли не возникало, что кто-нибудь приходит ради миссис Мюррет! Всегда это было ради чего-то еще: ради музыки, или ради обеда, когда приглашали хорошего повара, или ради других людей – обычно кого-то одного из других людей.