— Да так, мелочи, — ответила я и, выдернув руку из ее хватки, расправила плечи, собрав при этом те крохи достоинства, которые у меня еще оставались. — В меня попали из арбалета, и я ударилась головой, когда разбила летательную машину мастера. И не надо винить моих собратьев за мой обман, я сделала все возможное, чтобы они оставались в неведении.

— А как насчет синьора Леонардо? — с усмешкой спросила мать, которую в гораздо большей степени интересовал ответ на ее вопрос, нежели мой рассказ о полученных увечьях. — Человек, годами рисующий мужчин и женщин, должен был узнать девицу в любом обличье!

Я раскрыла было рот, чтобы защитить Леонардо от обвинений, но наткнулась на его предостерегающий взгляд. Вместо удивления в его глазах сверкали хитрые искорки знания. Я обескуражено замолчала, не успев вымолвить и слова, чувствуя, как кровь отлила от лица.

«Не может быть», — подумала я, ответив ему умоляющим взглядом.

Но вместо того, чтобы отрицать обвинение, мастер еле заметно кивнул. Внутри меня все сжалось, как в тот миг, когда летающая машина взмыла в пустоту.

«Святые угодники! Ему все известно… Очевидно, он сразу догадался!»

Мои глаза внезапно наполнились слезами, и мне пришлось зажмуриться, лишь бы только не дать им волю. Это я была слепа, а не он. Все эти месяцы я хвалила себя за скрытность и осторожность, но обмануть Леонардо у меня не получилось. Тогда почему же он не положил конец этому опасному маскараду, если был в курсе с самого начала? Или разоблачение было бы ему самому не на руку?

Уйдя с головой в эти размышления, я даже не услышала, как он скомандовал моим товарищам:

— Подмастерья! Возьмите сложенные здесь холсты и вынесите их наружу. Отскребите их ножами от краски, чтобы они были как новые. Потом повторите это процедуру еще раз.

На лице мастера застыло такое суровое выражение, какое за ним никогда не водилось. Не допускающим возражений тоном Леонардо добавил:

— Прежде чем вы выйдете отсюда, каждый из вас даст клятву молчать о том, чему вы здесь стали свидетелями.

— Клянусь, я никому не расскажу, мастер! — воскликнул Давид, приложив руку к сердцу и кивнув мне. Остальные подмастерья тоже дали клятву. Кто-то был рассержен, кто-то удручен, кто-то остался равнодушен, но все согласились молчать.

Мастер принял их клятву довольным кивком.

— Отлично. А теперь за работу. Однако помните, что ваша клятва вечна. Если обнаружится, что кто-то из вас ее нарушил, он будет немедленно изгнан из наших рядов. Я предупрежу всех мастеров, что ему доверия нет.

Серьезность его тона не оставляла ни малейшего сомнения в том, что случись кому-то нарушить клятву, как он непременно выполнит свою угрозу. Этого было достаточно, чтобы охочие до сплетен подмастерья оставили всякое желание трепать языками. Вслед за Давидом они достали свои ножи, взяли холсты и покинули мастерскую. Когда дверь закрылась за последним из них, Леонардо повернулся ко мне.

— Мне многое надо обсудить с твоими родителями, — сказал он на удивление спокойно, особенно в свете последних событий. — Я буду благодарен, если ты заберешь Пио у конюха и доставишь его ко мне домой.

Прежде чем я успела что-либо ответить, моя мать метнула в него гневный взгляд.

— Как вы смеете приказывать моей дочери, синьор Леонардо! Вам повезло, что я решила не доводить этот вопиющий случай до сведения герцога и не разоблачать ваше бездумное попустительство. А вообще-то, почему бы и нет…

— Замолчи!

Гневный приказ, оборвавший ее на полуслове, донесся не из уст Леонардо, а из уст моего отца. Его обыкновенно спокойное и мягкое лицо было искажено яростью. Решительным шагом он подошел туда, где рядом с матерью стояла я.

— Не забывай, что Дельфина — моя дочь, и ответственность за ее счастье лежит на мне, — не терпящим возражений тоном начал он, угрожающе водя пальцем перед ее носом. — Мне есть что обсудить с синьором Леонардо, и я поговорю с ним относительно ее будущего. Ты можешь остаться и присутствовать при нашем разговоре при условии, что будешь вести себя как примерная жена, проявляя послушание и соблюдая тишину. Дельфина пойдет на конюшню забрать собаку, как ей велел мастер.

На мгновение я испугалась, что мать вот-вот набросится на него, но, к моему удивлению, она лишь неохотно кивнула.

— Хорошо, Анджело. Поступай, как знаешь. Но для начала хотя бы уговори ее надеть мой плащ, чтобы она не разгуливала здесь полуголой.

Я вопросительно посмотрела на отца, и он утвердительно кивнул, дабы я не спорила. Мысленно поблагодарив дорогого родителя за своевременное вмешательство, я схватила плащ и, накинув его на плечи, побрела в сторону конюшни.

О чем разговаривали мастер и отец, мне неизвестно. Но одно я знала точно: дни моего ученичества были сочтены. Даже если бы отец и дал согласие на то, чтобы я осталась в замке Сфорца, мастер ни за что бы этого не позволил. Правда обо мне стала известна всей мастерской, и нельзя было исключать возможность того, что она дойдет и до ушей герцога. Так что ни мне, ни Леонардо рисковать ни к чему.

К тому времени как я, всплакнув о своем горе, вернулась из конюшни с шустрым Пио в руках, родители уже поджидали меня у дверей мастерской. Чмокнув пса на прощанье в нос, я распахнула дверь и улыбнулась сквозь слезы, глядя, как он на своих длинных лапах потрусил к кровати Леонардо, запрыгнув на нее, свернулся калачиком на подушке и, показав в зевке розовую пасть, погрузился в собачьи сновидения. Я осторожно закрыла за ним дверь и повернулась к отцу.

— Мне будет позволено забрать мои вещи и попрощаться с друзьями?

— Разумеется, — ответил он и кивнул. — Мы возвращаемся завтра, и у тебя будет возможность попрощаться.

— А как же мастер Леонардо? Я могу повидаться с ним? Я ведь так и не попросила у него прощения.

Я услышала, как мать за моей спиной недовольно фыркнула, однако отец ответил на мои слова улыбкой:

— Разумеется, ты сможешь увидеть его завтра. Кстати, он тоже выразил желание на прощание поговорить с тобой.

В отличие от меня мать не добиралась до Милана пешком. Она проделала путь в небольшой повозке, которую одолжила у одного из друзей моего отца. Утром повозка ожидала нас у мастерской.

«Какое счастье», — подумала я, потому что нога моя, порезанная оперением стрелы, по-прежнему давала о себе знать.

Отец помог мне взобраться на повозку, и мы молча покатили к главным воротам замка.

При виде башен, в том числе башни с часами, я едва не пустила слезу. Сколько воспоминаний было связано с ними, воспоминаний приятных и не очень о днях, которые я провела в замке Сфорца. Когда-то я не могла смотреть на эти башни без содрогания. Сегодня же я едва не расплакалась, зная, что больше никогда их не увижу. Дни моего ученичества в Милане пролетели слишком быстро, и все же за это короткое время я прожила целую жизнь, я любила, я смотрела в лицо смерти.

О боже, неужели мне придется вернуться домой в мою маленькую деревню, где меня ожидало безрадостное будущее — унылая комната в доме отца или брата, или, может, замужество без любви, и никакой возможности творить шедевры, о чем я всегда мечтала?

Мне стоило немалых усилий не расплакаться. Вскоре мы оказались в небольшой, но чистой комнате, которая в течение последних нескольких дней служила обиталищем моей матери. Я нехотя выразила восхищение ее смелостью — как-никак, она в одиночку добралась до Милана, причем, для этого она даже не стала переодеваться в мужское платье. Кто знает, вдруг у нас с ней гораздо больше общего, чем я привыкла думать.

По требованию матери я первым делом сбросила с себя мужской костюм и переоделась в одно из ее платьев. Мои пальцы путались в лентах и кружевах, с которыми я в последний раз имела дело несколько месяцев назад, когда была переодета служанкой Катарины. Наконец увидев меня в женском наряде, мать расплылась в довольной улыбке, хотя и покачала укоризненно головой при виде коротко стриженных волос.