– И сколько тогда их у вас сейчас? Тысяча? – спросил Бекстрём с радостной миной.

– В сущности, не все так плохо, – поспешил уточнить Кнутссон. – На данный момент в списке восемьдесят два ранее осужденных преступника, отметившиеся на данном поприще.

– Взять образцы ДНК, взять образцы ДНК, взять образцы ДНК! – запричитал Бекстрём и взмахом руки предложил Кнутссону убраться и заняться делом.

«Чистый идиот, – подумал он. – К тому же ненадежный, стал бегать к этому придурку Олссону вместо того, чтобы поговорить со своим настоящим шефом».

После обеда представитель подразделения ВИКЛАС Государственной криминальной полиции связался с Бекстрёмом по телефону, чтобы сообщить о своих открытиях.

– У меня сейчас хватает дел, поэтому лучше ограничиться сокращенным вариантом, – предупредил Бекстрём, который знал стокгольмского коллегу и считал его занудным сверх всякой меры.

Специалисты ВИКЛАС искали серийных злодеев, пытаясь связать новые преступления со старыми, и лучше с такими, где уже все знали имя преступника. Сначала там ввели в компьютер известные сведения об убийстве Линды, а потом попытались привязать его к прежним делам и душегубам, уже находившимся в базе данных подразделения.

– У нас есть одно попадание в случае с известным преступником, – гордо сообщил коллега. – Твое дело ужасно похоже на то, за которое он сидит. Не просто плохой парень, да будет тебе известно, Бекстрём. Хуже, чем он, в компании ему подобных трудно найти.

– И кто же он тогда? – поинтересовался Бекстрём. «Говоришь так, словно речь идет о тебе».

– Чокнутый поляк, убивший девушку-косметолога в Хёгдалене. Убийство Татьяны. Так звали жертву. Помнишь, наверное? Лешек, Лешек Баранский. Он обычно называл себя Лео. И еще изнасиловал массу баб до нее. По-настоящему жестокий тип, – объяснил коллега. – Обычно действовал по полной программе со связыванием, кляпом во рту, и пытками, и актами насилия, и удушением. Он фактически несколько раз душил одну и ту же жертву. Обычно сдавливал им горло немного, пока они не теряли сознание, а потом приводил в чувство при помощи уколов острыми предметами, так чтобы начать все сначала. В общем, милый парень, – добавил коллега, которого просто распирало от энтузиазма.

– Но подожди-ка, – остановил его Бекстрём, внезапно вспомнив, о ком идет речь. – Разве его не отправили за решетку до конца дней?

«Неужели такой псих уже на свободе и как ни в чем не бывало ходит по улицам?» – подумал он.

– Сначала этот тип получил пожизненное в суде первой инстанции. Потом обжаловал приговор в апелляционном суде, и его отправили в психиатрическую лечебницу закрытого типа, откуда могли выписать только по результатам так называемого особого освидетельствования. И насколько нам известно, он все еще сидит в дурке, хотя прошло уже шесть лет, как его осудили. Наверное, это новый рекорд для наших больниц.

– И зачем ты тогда звонишь? – спросил Бекстрём. «У нас уже закрыта квота на поляков», – подумал он.

– Ах да, я же забыл главное, – сказал коллега. – Он в лечебнице Святого Зигфрида в Векшё, должен там находиться, во всяком случае. Ты же ведь в курсе, как у нас обстоит дело с психушками. Мозгоправам могло прийти в голову, что ему надо прогуляться на свежем воздухе и загореть немного, а потом они забыли уведомить нас об этом.

– Он мог получить увольнительную, ты имеешь в виду? – спросил Бекстрём. – Нет, немыслимо, даже чертовы врачеватели душ не настолько глупы.

– Понятия не имею, – ответил коллега. – Позвони им и спроси, откуда мне знать. Я отправляю факсом все данные на него.

– Спасибо, – сказал Бекстрём и положил трубку. – Правильный человек в правильном месте! И тому чудаку, с которым я сейчас разговаривал, наверняка придется работать бесплатно, если приспичит. Чем, черт возьми, они, собственно, занимаются в наших рядах сейчас?

Бекстрём, пыхтя, поднялся со своего места и подошел к факсу.

– Неужели так дьявольски повезло, что я получил преступника и, кроме того, возможность наехать на всю систему принудительного психиатрического лечения?

Полицейские поимели удовольствие пообщаться с первым поляком расследования, лиценциатом философии и библиотекарем Марианом Гроссом, уже утром того же дня. Через прорезь для почты в запертой двери своей квартиры он сообщил инспектору фон Эссену и его коллеге Адольфссону из полиции в Векшё, что занят весь день и что его можно будет поймать по телефону только завтра. Поскольку ни фон Эссен, ни Адольфссон не были настроены шутить, во всяком случае в связи с их делом и в данном доме, Адольфссон, разразившись потоком брани, предложил Гроссу открывать подобру-поздорову, если он не хочет, чтобы дверь рухнула ему на голову, а затем пнул ее, проверяя, понадобится ли спускаться к служебному автомобилю и приносить лежавшую в багажнике кувалду. По причине, которая так и осталась не выясненной до конца (поскольку показания всех участников разговора сильно разнились в связи с заявлением, достаточно быстро попавшим в отдел внутренних расследований), библиотекарь сразу же открыл.

– Ты ведь Гросс, – сказал Адольфссон и широко улыбнулся владельцу квартиры. – Ну как, пойдешь сам или хочешь, чтобы тебя тащили силой?

Четверть часа спустя фон Эссен и Адольфссон препроводили Гросса в помещение разыскной группы. Библиотекарь шел сам, был без наручников, и его скрытно провели внутрь через гараж здания.

– Доставлен поляк согласно приказу, – доложил Адольфссон, передавая подозреваемого Саломонсону и Рогерссону для допроса.

– Я слышал, что ты сказал, – заорал Гросс с пунцовым лицом. Правда, лицо было у него таким в течение всего путешествия, но до сих пор он не произнес ни звука. – Я напишу на вас заявление о незаконной дискриминации, чертовы фашисты, – продолжил он в той же манере.

– Если доктор Гросс будет так любезен и проследует за мной и моим коллегой, то мы сразу же разберемся с нашими делами, – сказал Саломонсон и вежливым жестом указал в направлении комнаты для допросов.

Допрос соседа жертвы убийства начался сразу же после одиннадцати утра. И в роли его руководителя выступил инспектор Нильс Саломонсон из криминальной полиции Векшё, в то время как ему в качестве свидетеля ассистировал инспектор Ян Рогерссон из Государственной комиссии по расследованию убийств из Стокгольма. Все действо продолжалось почти двенадцать часов с одним перерывом на обед, парой, чтобы размять ноги, и двумя кофе-паузами. А закончилось оно уже после десяти вечера. Мариан Гросс отказался от предложения отвезти его домой и попросил заказать ему такси. В четверть одиннадцатого он оставил здание полиции. Охотники за убийцей Линды получили от встречи с ним нулевой результат, так что эту встречу можно было и не проводить.

Гросс хотел говорить лишь о себе самом и о проблемах, которые полиция уже почти полгода назад подбросила ему. Он ведь до сих пор мучился с ними. И все, как он сказал, из-за совершенно нелепого заявления «чокнутой женщины с работы, чьи предложения сексуального характера я отверг». Это же из-за ее обвинений закрутилась карусель, и сейчас, когда дочь его соседки убили, он стал очевидной и легкой добычей для полиции.

– Неужели вы серьезно верите, что человек вроде меня мог совершить подобное? – спросил Гросс и посмотрел сначала на Саломонсона, а потом на Рогерссона.

Никакого ответа он, естественно, не получил. Вместо этого Саломонсон слегка поменял тему с намерением каким-то образом извлечь пользу из отпечатков пальцев Гросса, которые у него взяли еще в связи с первым расследованием о сексуальном преследовании сослуживицы. К сожалению, тогда коллеги забыли про ДНК.

– Ты и мать Линды, Лизелотт Эриксон, живете по соседству уже несколько лет, – констатировал Саломонсон. – Как хорошо ты знаешь ее?

Обычные соседские отношения, не более и не менее, хотя матушка Линды, пожалуй, не возражала бы против более близкого контакта, если верить Гроссу. Вдобавок он не упустил случая поправить их.