Тебе, конечно, известна лечебница Святого Зигфрида, – продолжала она. – Это крупная психиатрическая клиника здесь, в городе, и там находятся несколько самых трудных пациентов из числа тех, кто заслужил принудительное лечение. Наш друг доцент читает много лекций и в полицейской школе, и в этом здании. Не знаю даже, сколько раз я сама слушала его.

– Вот как, – сказал Бекстрём. – И он стоит того?

– Да, могу это утверждать, – сказала она. – По-моему, он часто попадает в точку.

– Пожалуй, надо поговорить с этим умником. Относительно молодого преступника-иностранца звучит не так глупо, – прикинул Бекстрём. – Кроме того, жертва испытывала сострадание к подобным типам. Пожалуй, столь сильное, что могла открыть и впустить его, если бы он позвонил в ее дверь.

Вернувшись в большую комнату, где работала группа розыска, Бекстрём с миной обозревающего свои войска полководца обвел присутствующих взглядом.

– Ну, – сказал он. – Чего вы ждете? Сейчас я поел и хотел бы иметь подходящую кандидатуру преступника.

Чтобы придать больше веса своим словам, он машинально похлопал себя по круглому животу.

– Ее ты можешь получить от меня. Я как раз закончил с первым списком нарушителей закона, – сообщил Кнутссон и помахал стопкой компьютерных распечаток.

– И он стоит того? – спросил Бекстрём, взял список и сел на свое место.

– В любом случае у меня хватает имен, – констатировал Кнутссон и расположился рядом с ним. – Целых семьдесят девять, точнее говоря, и мы успели пройтись только по соседям в ее районе, тем, кто знал жертву, и местным дарованиям здесь в Векшё.

– Рассказывай, – скомандовал Бекстрём. – Дай мне кого-нибудь, в кого можно вцепиться зубами.

– Спокойствие, только спокойствие, – усмехнулся Кнутссон. – Я как раз подхожу к этому.

Сначала Кнутссон и его помощники прошлись по семье жертвы, ее друзьям и знакомым с целью узнать, не могут ли все находящиеся в распоряжении полиции досье рассказать что-либо интересное о ком-то из них. Ничего стоящего не нашлось, и это вряд ли кого-нибудь удивило. Ведь третья часть из тех, на кого охотники за убийцей сейчас обратили свой взор, были товарищами Линды по полицейской школе, а туда не берут людей с темными пятнами в биографии.

– Столь же безупречные, как и наша жертва, – констатировал Бекстрём и откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.

– С точки зрения досье, по крайней мере, – подтвердил Кнуттсон.

– Поскольку мы скоро получим ДНК преступника, я хотел бы иметь ДНК и всей этой компании. Совершенно добровольно, чтобы быстро и просто исключить их из нашего расследования.

– Здесь вряд ли будут проблемы, – сказал Кнутссон.

– Да, уж точно, – согласился Бекстрём.

«Почему честные и чистые перед законом люди должны бояться сдать пробу ДНК?» – подумал он.

Вторая категория была, конечно, полной противоположностью первой, поскольку все, входившие в нее, ранее отметились в полицейском регистре. Кнутссон и другие коллеги с помощью своих компьютеров отобрали больше сотни любителей избивать женщин, уличных драчунов, насильников и других придурков с более разнообразным репертуаром, тем или иным образом связанных с Векшё и его окрестностями. Потом они исключили тех, кто уже сидел по тюрьмам или не мог быть причастен к убийству Линды по другим причинам. Осталось семьдесят человек, к которым стоило присмотреться пристальнее. Десятеро из них вызывали особый интерес, поскольку сейчас или ранее лечились в клинике Святого Зигфрида по причине грубого сексуального домогательства.

– Ага. Всем им надо засунуть ватку в рот и помочь доброму дяденьке полицейскому.

Бекстрём кивнул удовлетворенно.

Наконец, что-то начинает складываться, подумал он.

– Конечно, конечно, – вздохнул Кнутссон, и внезапно его настроение ухудшилось.

«Будем надеяться, что у нас уже частично есть их ДНК», – подумал он.

Оставались соседи по кварталу, общим числом почти тысяча человек, из которых едва ли половина либо сами дали о себе знать, либо оказались дома, когда полицейские совершали поквартирный обход. И притом что все происходило летом, в отпускной период, и в том районе проживали главным образом принадлежавшие к среднему классу люди пожилого или среднего возраста, шансы застать большинство из них в городе выглядели очень слабыми, а перспектива искать черт знает где не особенно радовала.

– Даже если они собираются все лето безвылазно сидеть по своим деревенским халупам и не имеют ни малейшего желания помогать нам, я все равно хочу, чтобы их всех поименно допросили, – сказал Бекстрём.

– С этим мы согласны, – сказал Кнутссон. – Но ты же не требуешь брать пробы ДНК и у них тоже?

– Не будет вреда попросить, – заметил Бекстрём и встрепенулся: – Сколько числится в регистрах, кстати?

– По-моему, я уже говорил. – Кнутссон скосился на свой список. – Семьдесят девять минус семьдесят мелкой шпаны… В группе соседей остается девять.

– И что они сделали тогда? – поинтересовался Бекстрём.

– Трое попадались за вождение в нетрезвом виде. Один из них вдобавок четырежды судим за это в течение двенадцати лет. Коллеги из Векшё описывают его как весельчака, а при мысли о том, что одному из них пятьдесят, одному пятьдесят семь, а самому весельчаку семьдесят…

Кнутссон вздохнул и пожал плечами в знак того, что все понятно без слов.

– Также у нас есть один, взятый с поличным на работе. Получил условный срок за растрату. Еще один, ударивший жену девять лет назад, его не застали при поквартирном обходе, по-видимому, отдыхает за городом, плюс неплательщик налогов и двое малолеток шестнадцати и восемнадцати лет. С ними все как всегда: украли по мелочовке, рисовали граффити, камнем разбили витрину, ссорились с другими сопляками.

Кнутссон снова вздохнул.

– Тот, который ударил жену? – спросил Бекстрём с любопытством.

– Вероятно, в деревне с той же супругой. Счастливая семья, по мнению соседей, с которыми разговаривали те, кто делал обход, – сообщил Кнутссон.

– Тогда он наверняка будет не против добровольно сдать анализ ДНК, – предположил Бекстрём. Счастливые люди обычно не возражают.

– Пожалуй, есть еще один, он меня самого немного интересует, – поведал Кнутссон. – Его зовут Мариан Гросс, и он родом из Польши. Ему сорок шесть лет, приехал сюда с родителями ребенком, они были политическими беженцами, имеет шведское гражданство с 1975 года. Прошлой зимой на него написали заявление с обвинениями в угрозах, сексуальном преследовании, да, приставании, как это называется, и всякой другой ерунде. Одинокий, детей не имеет, работает библиотекарем в университете здесь в городе.

– Подожди, Кнутссон. – Бекстрём замахал рукой. – Это же педик, неужели не понятно по описанию? Мариан. Кого еще так зовут? Библиотекарь, одинокий, без детей, – продолжил Бекстрём и оттопырил мизинец. – Достаточно поболтать с голубым, заявившим на него.

– Ты не поверишь, – сказал Кнутссон, – но заявительница – женщина, на пятнадцать лет моложе его, они работают вместе.

– Ничего себе! – удивился Бекстрём. – Другой библиотекарь. И что он сделал с ней тогда? Показал свою польскую колбасу на университетском рождественском празднике или?..

– Он отправил ей несколько анонимных писем по электронной почте, послания, которые лично я считаю достаточно непристойными. Обычная похабщина, но есть в них и что-то угрожающее.

Кнутссон покачал головой с неприязненной миной.

– Обычная похабщина? – Бекстрём с любопытством посмотрел на Кнутссона. – Ты не мог бы быть немного более… – Бекстрём многозначительно махнул правой рукой.

– Конечно. – Кнутссон глубоко вздохнул, словно собираясь с силами. – Вот несколько примеров. Во-первых, старый классический номер с резиновым членом, который прислали ей на работу. Самой большой модификации, черного цвета с приложенным анонимным письмом, в котором отправитель сообщает, что он точно повторяет его собственный.