Медленно и важно судья поднялся с кресла и поднял с пола кусок колокольной веревки, провел им по ладони, как будто наслаждаясь прикосновением, после чего неторопливо стал завязывать на одном конце петлю. Закрепив потуже узел, он прижал петлю к полу ногой и сильно потянул веревку. Убедившись, что петля достаточно крепка, он удовлетворенно кивнул и проверил, достаточно ли легко узел скользит по веревке. После этого он, не сводя с Малькольмсона глаз, двинулся вдоль стола с противоположной от него стороны, пока не дошел до угла, после чего прыгнул к двери, отрезав Малькольмсону путь к бегству. Тут Малькольмсон почувствовал, что оказался в ловушке, и начал соображать, что же теперь делать. Что-то в глазах судьи не давало отвести от него взгляд. Малькольмсон увидел, что фигура в мантии стала приближаться, по-прежнему держась между ним и дверью. Судья поднял веревку и метнул в бедного математика петлю, как будто стараясь заарканить его. Огромным усилием воли Малькольмсон заставил себя отклониться в сторону. Он увидел, как веревка упала рядом, услышал, как она ударилась о дубовые половицы. Судья поднял веревку и попытался снова накинуть ее на шею студенту, при этом не сводил с него злобных глаз. Каждый раз с большим трудом молодому человеку удавалось увернуться от петли. Так повторялось несколько раз, причем судья не проявлял никаких признаков досады или раздражения, вызванных неудачами, казалось, что он играет, как кошка с мышкой. Наконец Малькольмсон бросил вокруг себя отчаянный взгляд. К этому времени лампа, похоже, разгорелась, и в комнате сделалось довольно светло. Он увидел, что из бесчисленных норок, щелей и трещин в стенах за ним наблюдают крысы, и от этого ему стало чуточку спокойнее. Покрутив головой, он также заметил, что короткий конец веревки, который остался болтаться под потолком, весь увешан крысами. Из-за их серых тел не было видно и квадратного дюйма веревки, а из небольшого круглого отверстия в потолке, из которого она свешивалась, выползали все новые и новые грызуны. На веревке их уже собралось столько, что под воздействием их общего веса колокол пришел в движение.

Наконец его язык соприкоснулся с чашей. Звук был не громким, но колокол только начинал раскачиваться, поэтому можно было надеяться, что звон усилится.

При первом же ударе судья, который до этого не сводил глаз с Малькольмсона, посмотрел вверх, и его лицо исказило выражение адского гнева. Глаза загорелись, как угли, и он топнул ногой с такой силой, что, казалось, задрожал весь дом. Пока крысы продолжали торопливо бегать вверх и вниз по веревке, он вновь поднял руку, и в этот миг раздался ужасающий раскат грома. На этот раз он не стал бросать петлю, а, взяв ее обеими руками, двинулся прямо на жертву. И с каждым его шагом Малькольмсон терял последние остатки воли. Он уже не мог пошевелиться, когда судья, набрасывая петлю ему на шею, прикоснулся к его горлу холодными как лед пальцами. Петля затягивалась все туже. Судья подхватил одеревеневшее тело студента, перенес его к камину и поставил на дубовое кресло. Сам тоже поднялся на кресло рядом и поймал конец раскачивающейся колокольной веревки. Как только он поднял руку, крысы с писком бросились вверх и быстро исчезли в дырке на потолке. Взяв конец веревки, затянутой на шее Малькольмсона, он привязал его к свисающему с потолка обрывку, потом спустился на пол и выдернул кресло из-под ног студента.

Как только раздался набат, на улицы города с лампами и факелами в руках вышли люди. Молчаливая толпа устремилась к дому судьи. На громкий стук в дверь никто не отозвался. Решено было взломать дверь. Толпа, возглавляемая доктором, ворвалась в большую гостиную.

Там, на веревке большого набатного колокола, висело тело несчастного математика, а с картины на стене взирал судья, на лице которого застыла зловещая улыбка.

Нюрнберг в те времена еще не был таким оживленным местом, каким он стал в наши дни. Ирвинг еще не сыграл в «Фаусте», и само название старинного города было практически неизвестно большинству путешествующей братии. Мы с женой проводили вместе уже вторую неделю медового месяца, поэтому, естественно, были бы не против продолжить путешествие в компании какого-нибудь интересного человека, поэтому, когда на вокзале во Франкфурте к нам подошел жизнерадостный незнакомец, представился Элиасом Пи Хатчесоном, родом из Истмиан-Сити, что в Кровавом Ущелье, округ Кленового Листа, Небраска, и обронил, что хочет съездить посмотреть какой-нибудь богом забытый городишко в Европе, да еще и добавил, что, по его мнению, такое длительное путешествие в одиночестве может даже самого здравомыслящего и деятельного гражданина довести до сумасшедшего дома, мы решили принять это скрытое предложение и предложили ему объединить силы. Сравнивая впоследствии свои дневники, мы обнаружили, что оба собирались сделать вид, что соглашаемся неохотно, скорее, из желания не обидеть его, потому что слишком уж откровенная радость, выказанная по поводу того, что к нашей компании присоединится некто третий, могла бы вызвать подозрения относительно успешности нашей жизни в браке. Впрочем, все равно мы с женой себя выдали тем, что заговорили в одну и ту же секунду, потом одновременно замолчали, после чего опять начали говорить вместе. Как бы там ни было, решение было принято, и Элиас Пи Хатчесон присоединился к нашей компании. Немедленно мы с Амелией увидели и приятные выгоды данной ситуации; вместо того чтобы беспрестанно браниться, как это было раньше, присутствие третьей партии вызвало у нас желание обниматься и целоваться в укромных местах. Амелия говорит, что теперь советует всем своим подругам брать в свадебное путешествие какого-то друга. В общем, в Нюрнберг мы отправились вместе и были весьма довольны своим попутчиком и его колоритными комментариями всего увиденного. Этот заокеанский гость своей манерой изъясняться и бесконечным запасом увлекательных историй походил на героя приключенческого романа. Осмотрев все достопримечательности, мы на закуску оставили Бург – старую часть города, окруженную крепостной стеной. В назначенный для посещения день мы подошли к стене города с восточной стороны.

Бург находится на скале и поэтому сильно возвышается над остальным городом, с северной стороны его защищает очень глубокий ров. Надо сказать, Нюрнбергу повезло, что за всю историю его ни разу не осаждали враги, иначе он не сохранился бы в таком идеальном состоянии до наших дней. Ров не использовался по назначению уже несколько столетий, и теперь на дне его росли чайные и фруктовые сады, причем среди деревьев встречались и экземпляры довольно внушительных размеров. Изнемогая от июльской жары, мы двинулись вокруг стены, то и дело останавливаясь полюбоваться изумительными видами, открывавшимися нашим взорам. Особое восхищение вызвала огромная, лежавшая перед нами как на ладони равнина с расположенными на ней небольшими городками и деревнями. Ее окаймляла голубая линия гор, как на пейзажах Клода Лоррена. Поглядев на такую красоту, мы переводили восхищенные взгляды на город и начинали с новой силой восторгаться бесчисленными фронтонами необычной формы, огромными красными крышами, мансардными окнами, расположенными друг над другом. Справа в небо вздымались башни Бурга, но ближе всего к нам была Башня Пыток, которая являлась, а быть может, является и по сей день самым интересным местом во всем городе. Столетиями нюрнбергская Железная дева считалась символом самой изощренной жестокости, на которую только способен человек. Нам давно хотелось ее увидеть, и наконец мы оказались совсем рядом с тем местом, где она была придумана и изготовлена.

Во время одной из остановок мы подошли к стене надо рвом и посмотрели вниз. Сад находился футах в пятидесяти-шестидесяти под нами, там, должно быть, было жарко, как в духовке. За рвом высилась циклопическая мрачная стена из серого камня, которая сторонами упиралась в стену бастиона и контрэскарп. Верхняя ее часть поросла кустами и деревьями, а уже над ними возвышались величественные дома, которые от старости казались только красивее и романтичнее. Жаркое солнце разморило нас, и, поскольку спешить было некуда, мы решили задержаться здесь. Прямо под нами мы заметили очаровательную картину: на солнце, растянувшись во всю длину, нежилась большая черная кошка, возле которой резвился маленький черный котенок. Мамаша то махала хвостом, чтобы котенок ловил его, то лениво отталкивала его лапами, поощряя к новым играм. Она лежала у самого основания стены, и Элиас Пи Хатчесон, чтобы подзадорить их, наклонился и подобрал из-под ног небольшого размера камушек.