А снаружи с новой силой раздались крики, подобные рокоту океана в бурю, и бледный Карл IX содрогался, слыша:

— Да здравствует Гиз! Да здравствует наш вождь! Около семисот гугенотских дворян спешились у главного портала, но в церковь не вошли, а остались стоять у входа, спокойно беседуя и не обращая внимания на вопли.

— Гугенотов — к мессе! — орал Пезу.

— Еретики не хотят входить! — вторил ему Кервье.

— Силой затащим! — громогласно заявил Крюсе.

Эти неприкрытые угрозы привели в восторг компанию, что стояла у самых ступеней, а те, что подальше, не видя происходящего, возбужденно орали:

— Да здравствует месса! Еретики-гугеноты слушают мессу!

Но лишь трое гугенотов, кроме короля Наваррского, вошли в собор. Первым был адмирал Колиньи, который, не скрываясь, громко произнес:

— А здесь тоже можно сражаться, как и в любом другом месте.

Вторым был молодой принц Конде, он наклонился к Генриху Беарнскому и прошептал ему на ухо:

— Ваша покойная матушка завещала мне не покидать вас никогда: ни в городе, ни при дворе, ни в сражениях.

А третьим был Марильяк. Он думал только об одном: два дня назад, в знак расположения и милости, королева-мать включила Алису де Люс в свою свиту, значит, Алиса должна быть в соборе. Чтобы увидеть ее, Марильяк, не колеблясь, вошел бы и во врата ада, поэтому он зашел в собор. Граф действительно увидел Алису — она стояла совсем рядом с королевой, вся в белом, бледная, не поднимая глаз.

«О чем она думает?» — твердил про себя Марильяк, пожирая Алису взором.

А вот, что думала в этот момент Алиса: «Сегодня вечером! Уже сегодня вечером я получу письмо! Я уже не буду больше рабой Екатерины! Свободна… наконец свободна. Завтра же мы уедем, и счастье наконец-то обернется ко мне!»

Итак, в это утро, чувствуя, что счастье совсем рядом, что любовь ждет ее, Алиса даже не вспомнила о несчастном, брошенном ребенке, о своем сыне Жаке Клемане.

Екатерина Медичи сидела слева от главного алтаря. Трон ее был чуть пониже, чем трон короля, ее сына. Вокруг королевы, на табуретах, обитых голубым бархатом с вышитыми цветами лилий, расположились ее любимые фрейлины. Позади, полускрытый драгоценной завесой, стоял в тени монах Сальвиати, посланец папы. Он чуть склонился к королеве, которая, казалось, была погружена в свой молитвенник.

Не отрываясь от книги, Екатерина говорила, едва шевеля губами:

— Уедете сегодня же.

— А что мне передать Его Святейшеству? Что вы помирились с гугенотами? Это я должен ему сообщить?

— Сообщите святому отцу, что адмирал Колиньи мертв! — ответила Екатерина.

— Адмирал? — изумился Сальвиати. — Да вот же он! В тридцати шагах от нас. Горделив, как всегда.

— Через сколько дней вы прибудете в Рим?

— Через десять дней, мадам, если мне будет, что сообщить…

— Адмирал умрет через пять дней.

— А как я это докажу? — грубо спросил монах.

— С помощью головы Колиньи, я пошлю ее вам, — бесстрастно ответила Екатерина.

Сколь ни был безжалостен Сальвиати, даже он не смог сдержать дрожь. А Екатерина прибавила:

— Скажите святому отцу, что адмирал умер и в Париже больше нет гугенотов…

— Мадам!

— Скажите, что гугенотов больше нет и во Франции, — закончила королева загробным голосом.

Она оторвалась от книги, опустилась коленями на молельную скамеечку и замерла в молитве. Бледный как смерть Сальвиати медленно отступил назад.

Никто не заметил этой беседы, лишь одна персона, казалось бы, погруженная в самые набожные размышления, скользя взглядом по всему собору, уловила все, что произошло.

И эта персона — не кто иная, как новобрачная, старшая дочь Екатерины и сестра Карла IX, принцесса Маргарита.

Маргарита во всем была противоположностью своей матери: образованная, не ханжа и не святоша, способная вести умные разговоры на латыни и даже на греческом, эта девушка мало походила на женщин своего времени. Она любила литературу и не отличалась строгостью нрава. Кровь и насилие отталкивали ее, а ужасы войны Маргарита ненавидела. Конечно, ее можно было упрекнуть в том, что женскую добродетель она считала пережитком, но, заметим, даже предаваясь порокам, Маргарита умела сохранять изящество в словах и в поступках, а за это многое можно простить принцессе.

Еще утром, до отъезда кортежа, Колиньи, прибыв в Лувр, обратился к Карлу IX:

— Сир, сегодня прекрасный день и для короля Наваррского, и для всех его собратьев по вере.

— Конечно, — не задумываясь, ответил король, — ибо, отдавая мою сестру кузену Генриху, я отдаю ее всем гугенотам королевства.

Эта реплика, свидетельствовавшая о том, что Карл не очень-то высоко оценивал добродетель своей сестрицы, тут была доведена до сведения Маргариты. Та в ответ лишь очаровательно улыбнулась:

— Вот как? Мой брат и повелитель изволил сказать именно это? Ну что же, я последую его совету и сделаю все, чтобы осчастливить каждого гугенота во Франции.

Маргарита внимательным взором уловила, что между Сальвиати и королевой-матерью во время венчания шли какие-то переговоры. Стоя на коленях рядом с Генрихом Беарнским, принцесса тихонько подтолкнула его локтем.

Генрих, коленопреклоненный, был немного бледен, но лукавая улыбка не сходила с его уст. Он также исподтишка разглядывал окружающих. Епископ же над ними бормотал слова службы.

— Сударь, супруг мой, — прошептала Маргарита, — видели, моя матушка беседовала с преподобным Сальвиати.

Генрих, казалось, с благоговением прислушивавшийся к мессе, ответил вполголоса:

— Право, мадам, я ничего не видел, но знаю, у вас прекрасное зрение, и надеюсь, вы сообщите мне, что же увидели вы.

— Ничего хорошего я здесь не вижу.

— Неужто вы чего-то боитесь, душенька? — насмешливо спросил гасконец.

— Вовсе нет, сударь, но разве вы ничего не чувствуете?

— Чувствую. Пахнет ладаном.

— А по-моему, в соборе пахнет порохом.

Генрих бросил быстрый взгляд на свою супругу и, видимо, понял, что она хотела сказать. Он склонил голову пониже, словно отдаваясь молитве, и на этот раз вполне серьезно прошептал:

— Мадам, могу я быть с вами искренен? Скажите, я могу положиться на вас?

— Да, государь, супруг мой, — твердо ответила Маргарита. — Но, пока мы будем в Париже, не отходите от меня ни на шаг.

— Сударыня, кажется, я действительно боюсь… боюсь только одного…

— Чего же, сударь?

— Как бы мне не влюбиться в вас…

Маргарита кокетливо улыбнулась:

— Договорились, государь, супруг мой. Пока мы останемся в Лувре, поклянитесь, что будете верны мне.

— Мадам, вы очаровательны, — вполне искренне проговорил король Наваррский.

Вот такой разговор состоялся у новобрачных во время церемонии.

Наконец венчание закончилось. Кардиналы, епископы, архиепископы, весь капитул собора Парижской Богоматери в одеяниях, сверкавших золотом, в митрах, с посохами двинулся к дверям под звуки гимна Те Deum. Король Наваррский подал руку новой королеве Наваррской; Екатерина Медичи, Карл IX и принцы прошли через ряды вельмож и придворных дам, застывших в своих тяжелых шелковых нарядах. Вновь раздался торжественный звук фанфар и заговорили колокола. Загремели пушки, толпа завопила, и под эти крики, к которым примешивались угрозы и проклятия, кортеж двинулся обратно к Лувру.

В Лувре сразу же начались торжества, но Маргарита, выслушав поздравления и пожелания от придворных, увлекла короля Наваррского в свои покои.

— Сир, — сказала ему принцесса, — вот моя спальня. Как видите, я приказала поставить для вас вторую кровать. Пока вы будете спать здесь, сударь, я ручаюсь за вашу жизнь.

— Клянусь Богом, сударыня! — воскликнул Генрих. — Вам что-то известно?

— Я ничего не знаю точно, — твердо ответила Маргарита. — Знаю одно: здесь я у себя, даже король сюда не войдет без моего разрешения.

Генрих, похоже, глубоко задумался.

— Пойдемте, сир, — позвала его Марго. — Я не хочу, чтобы наше отсутствие было кем-нибудь замечено. Вдруг подумают, что мы с вами беседуем о любви…