— Простите, дорогой граф, — сказал Пардальян, — простите, что заставил вас страдать… Но, все-таки, вспомните, что искала умирающая на камине?

Марильяк подошел к шкафчику, открыл его ключом, который носил на шее на цепочке, и вынул оттуда золотую шкатулку:

— Вот, думаю, это, — сказал он, ставя шкатулку на стол. — Одна высокопоставленная особа подарила мне эту безделушку, а я поднес шкатулку королеве Наваррской — она хранила в ней перчатки… Думаю, королева хотела сказать, чтобы я взял шкатулку на память о ней и хранил. Ведь это подарок моей родной матери.

— Значит, шкатулку подарила вам королева Екатерина, — задумчиво произнес Пардальян.

— Да, — ответил Марильяк, вздрогнув.

Друзья обменялись взглядами, и каждый прочел в глазах другого страшную догадку, но вслух ни один не произнес ни слова. Марильяк все стоял, не выпуская из рук золотую шкатулку. Он не сводил с нее глаз и сжимал так, что пальцы побелели. Наконец граф не выдержал и прошептал, не веря самому себе:

— Жизнь готов отдать, всю, до последней капли крови, лишь бы узнать правду… Шевалье, а если это и есть правда? Нет, не может быть!.. Тогда шкатулка орудие убийства, и моя мать, Екатерина Медичи, убила мою приемную мать Жанну д'Альбре… А я, сын Екатерины, своими руками отнес королеве Жанне смертельный подарок…

— Нет, нет, граф! Такое нельзя и вообразить! — воскликнул Пардальян.

— Не могу, не могу! — простонал Марильяк. — Лучше умереть прямо здесь, сейчас же, только не эти подозрения… Екатерина не могла задумать подобное злодейство… Екатерина любит меня… Я уверен, ведь она — моя родная мать…

Охваченный отчаянием Марильяк открыл шкатулку, в ней лежала пара белых перчаток Жанны д'Альбре, как раз те, что она надевала в последний раз в Лувр. Граф закрыл глаза и поднес перчатки к губам. Тут Пардальяна словно кто-то толкнул: потеряв самообладание, шевалье вырвал перчатки из рук графа, бросил их в шкатулку, захлопнул крышку и отнес шкатулку обратно в шкаф.

Воцарилось тягостное молчание. Пардальян и Марильяк поняли, что оба думают об одном и том же. Поступок шевалье укрепил подозрения его друга. В голове Марильяка пронеслись все события последних дней. Он припомнил собственные ощущения — безграничная радость и счастье и, вместе с тем, смутные опасения, омрачавшие это счастье; неуверенность, сомнение и так и не рассеивавшееся чувство отчаяния. Марильяк понял все, понял собственную душу! От ужаса он словно потерял дар речи и как бы со стороны созерцал жуткую драму, которую переживал в душе. Необъяснимая смерть Жанны д'Альбре, ее последние слова, взгляд, брошенный на шкатулку, — все это питало подозрения Марильяка.

Страшное подозрение… Неужели Екатерина убила королеву Жанну? Нет, нет! В это невозможно поверить. Обвинив Екатерину, признав, что она — убийца, он будет вынужден признать, что родная мать обманывает сына. Значит, Екатерина лгала, убеждая его в безупречных достоинствах Алисы. Тогда и Алиса — всего лишь орудие в руках королевы… Но, если и Алиса лгала, если она недостойна любви — рушится все… Нет, тысячу раз нет! Он выбросит такие мысли из головы, чего бы это ему ни стоило! Марильяк почувствовал, что перед ним разверзается бездна…

Сделав нечеловеческое усилие, он подавил страшные подозрения, рассмеялся, поднял ключ от шкафа, который шевалье в волнении уронил на пол, и беззаботно воскликнул:

— Бог мой! Друг мой, кажется, мы сошли с ума! И в этом виноваты вы — мы заговорили о смерти Жанны д'Альбре. Это из-за черного костюма… Но тут нет ничего странного — да, я решил венчаться в черном, потому что ношу траур и оплакиваю королеву Наваррскую… Право, поговорим о другом!

— С удовольствием, граф, — ответил Пардальян, смахивая со лба холодный пот, — но позвольте последний вопрос…

— Я слушаю вас.

— Ваша свадьба назначена на завтра?

— Завтра вечером, вернее, в полночь в церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа… Но только вы один знаете об этом.

— Вы хотите, чтобы я присутствовал?

— Счастье мое будет неполным без вас.

— Хорошо, когда мне прийти?

— Подойдите часов в одиннадцать к боковой двери, что ведет во внутренний двор. Только приходите один.

— Договорились, дорогой граф! А про себя шевалье подумал:

«Прихвачу-ка парочку друзей, из тех, что мастерски владеют шпагами. Готов отдать душу дьяволу, но нежная матушка явно замыслила убийство собственного сына».

— Прогуляемся, если вы не против, — предложил Марильяк. — Мне бы хотелось провести время вместе. Зайдем в какой-нибудь кабачок на берегу Сены, разопьем бутылочку вина.

— Отлично. Побродим, посмотрим, что делается в Париже. А вы заметили, дорогой граф, атмосфера в городе какая-то неспокойная?

— Нет, не заметил. Счастливые люди ненаблюдательны.

Но одна вещь от меня не ускользнула: вы, обычно такой жизнерадостный, сегодня грустите.

— Нет, я не грустен, скорее, встревожен.

Друзья вышли на улицу. Стояла прекрасная солнечная погода, дневная жара уже спала, и празднично одетые парижане вышли на прогулку.

— В чем же причина вашей тревоги? — спросил Марильяк.

— Смотрите, они встают на колени!.. Пошли отсюда!

— Вон они, те двое! — закричал сзади чей-то голос. Марильяк и Пардальян оглянулись. Оказывается, они и не заметили, как дошли, прогуливаясь, до монастыря, окруженного толпой.

— Чудо! Христос, чудо! — кричали в толпе.

Раздавалось пение гимнов, возбужденные люди целовались и обнимались, осеняя себя крестным знамением и бия в грудь. Оба друга попытались выбраться, но внезапно толпа опустилась на колени, а Марильяк с Пардальяном в замешательстве остались стоять.

— Смерть, смерть гугенотам! — раздался над толпой чей-то вопль. — Смотрите, смотрите, вон два еретика!

Пардальян успел заметить человека, который кричал и указывал на друзей рукой. Шевалье узнал Моревера. Рядом с ним стояли полтора десятка дворян, которыми он, похоже, командовал. По знаку Моревера они обнажили шпаги и бросились к Пардальяну. Исступленная, взвинченная толпа со всех сторон окружила молодых людей; их так зажали, что не вытащить было и шпаги из ножен.

— Дорогу! Дайте пройти! — вопили дворяне Моревера, пытаясь добраться до своих жертв.

Но толпа не расступалась: каждый хотел лично расправиться с еретиками. Марильяк и Пардальян с кинжалами в руках стояли неподвижно, но их грозный вид пока еще сдерживал порывы толпы.

Молодые люди обменялись взглядами, словно говоря друг другу: «Умрем, но за нашу смерть дорого заплатят!»

— Бей их, бей! — кричал Моревер. — Гугенотов — на виселицу!

Толпа заволновалась, чьи-то руки уже потянулись к Марильяку и Пардальяну, но вдруг что-то отвлекло внимание фанатиков и погасило ярость толпы. Люди снова пали на колени, послышались крики:

— Чудо! Чудо! Святой явился!

Дело в том, что в этот момент распахнулись двери монастыря и перед толпой появился монах. Он шел, воздев руки к небу, и на его лице, слишком румяном для аскета, сияла блаженная улыбка. Святым оказался брат Любен, тот самый монах, что подвизался в лакеях при гостинице «У гадалки». После завершения его миссии настоятель водворил Любена обратно в монастырь. И вот теперь монах-чревоугодник, увидев среди коленопреклоненной толпы стоявшего Пардальяна, моментально узнал его и вспомнил о многочисленных попойках в гостинице, когда и ему, Любену, кое-что перепадало.

— Шевалье! Мой щедрый друг! — воскликнул монах и кинулся навстречу Пардальяну, раздвигая молящихся. Возникло некоторое замешательство, Моревер и его спутники также бросились вперед, а Марильяк с Пардальяном успели убрать в ножны кинжалы и выхватить шпаги.

Пардальян и не задумался, почему Моревер оказался среди толпы, с какой целью сопровождали его дворяне, хотя и узнал нескольких верных слуг Екатерины Медичи.

— Осторожно! — крикнул Пардальян другу. — Эта свора пошла в атаку… Взгляните, слева в стене — ниша, попробуем до нее добраться… так сможем дольше продержаться.

Пардальян и Марильяк сделали несколько молниеносных выпадов, задев двух нападавших. Следуя совету Пардальяна, граф бросился к нише, размахивая шпагой; перепуганная толпа расступилась перед ним, но затем вновь плотно сомкнула ряды. Пробившись к стене, Марильяк увидел, что шевалье рядом нет.